Возроди во мне жизнь
Шрифт:
Моника встала рядом и принялась резать бананы. Она все же не удержалась и шепотом спросила, правда ли, что генерала арестовали, и знаю ли я, за что. Луси Маурер положила мне руку на плечо и начала резать яблоки, которые вытаскивала из моей корзины. Пепа от волнения неустанно грызла ногти, отвлекаясь от этого занятия лишь для того, чтобы устроить разнос Монике за ее бестактные вопросы. В конце концов, чтобы прекратить неприятный разговор, она спросила у меня:
— Тебе было страшно ночью?
— Немножко, — призналась я, продолжая резать персики.
Когда мы покинули дом сестер Муньос, я осталась одна посреди улицы с блюдом чили, украшенным петрушкой и зернами граната. Подруг забрали домой ровно в два часа.
— Не слушай их, — сказала
Домой я отправилась пешком. Открыла дверь огромным ключом, который всегда лежал у меня в сумочке.
— Андрес! — крикнула я.
Никто не ответил. Я поставила блюдо с чили на пол и вновь закричала:
— Андрес! Андрес!
И снова никто не откликнулся. Я опустилась на корточки, готовясь выплакаться над ореховым соусом.
Я сидела спиной к входной двери, глядя сквозь слезы на сад, откуда манила своей свежестью сочная зелень листвы. И тут за спиной послышался стук молотка в дверь — так стучал только Андрес.
— Что, рыдаешь над своей стряпней? — услышала я его голос.
Я вскочила на ноги и бросилась его обнимать. Солнце било в окна, золотило каменные плиты дворика. Я сбросила туфли и начала расстегивать пуговицы на платье. Запустила руки ему под рубашку и потянула за собой, в сад, на лужайку. Там я убедилось, что член в тюрьме ему не отрезали. Потом я вспомнила про чили с ореховым соусом, бросилась за ним, и мы стали его пожирать, заглатывая огромными порциями.
— Почему тебя арестовали? — спросила я. — И почему так скоро отпустили?
— Потому что они козлы и тупицы, — ответил Андрес.
На другой день все газеты сообщили, что священник церкви Святого Иакова приговорен к двум годам тюрьмы за организацию демонстрации против антирелигиозного закона, а генерал Андрес Асенсио освобожден со всеми причитающимися извинениями, поскольку его невиновность в убийстве фальсификатора дипломов полностью доказана.
Я не хотела возвращаться на кулинарные курсы. Когда Андрес спросил о причине, я рассказала о враждебных взглядах и поведении остальных. Тогда он притянул меня к себе и шлепнул.
— Так вот, дорогая моя, — сказал он. — Здесь командую я, подожди и узнаешь.
Глава 3
Ждать пришлось долго. На протяжении четырех лет Андрес приезжал и уезжал, когда и куда хотел, не считая нужным ставить меня в известность. Порой он видел во мне лишь обузу, порой — ценное приобретение, которое надлежит хранить в сундуке под замком, а иногда — и любовь всей своей жизни. Я никогда не знала, что придет ему в голову в следующую минуту. То он требовал, чтобы я сопровождала его на верховую прогулку, иногда по воскресеньям брал меня на бой быков, а иногда целыми неделями не появлялся дома.
Я вдруг стала одержима какой-то страстью, которой никогда не знала прежде; я не могла понять, что со мной происходит, словно превратилась в несмышленыша. Порой меня охватывала печаль, а потом она вдруг сменялась столь же необъяснимой радостью. Я вновь превращалась в ту женщину, которая переходит от страданий к смеху безо всякой причины и не может дождаться, когда же что-нибудь произойдет — что угодно, лишь бы не эти дни, похожие один на другой. Я ненавидела покой, он меня пугал.
Часто тоска охватывала меня во время месячных. Я никогда не обсуждала эти вопросы с генералом, потому что мужчин эти вещи совершенно не волнуют. Я совершенно не стеснялась месячных, в отличие от моей мамы, которая никогда об этом не говорила и всегда внушала, что никто ни в коем случае не должен увидеть, как я стираю окровавленные тряпки.
Месячные кровотечения в Пуэбле называли Пепе Флоресом.
— Ненавижу этого Пепе Флореса! — вздыхала я. — Такая тоска!
Когда меня одолевала эта тоска, я думала о Пепе Флоресе, как если бы он был реальным мужчиной из плоти и крови, как бы я его любила, если бы он был моим мужем, как мы проводим на море те пять дней в месяц, пока он со мной.
У нашего дома номер 9 на Северной улице рос высоченный ясень, две жакаранды и розовый перец. В дальнем углу двора, позади деревьев, притулилась глинобитная хижина, увитая бугенвиллеей. Сквозь единственное крошечное окошко хижины виднелся клочок неба, цвет которого менялся в зависимости от погоды. Я любила сидеть там на полу, скрестив ноги, и думать о чем-то своем.
Моника посоветовала мне пить анисовую настойку, чтобы снять спазмы. Сильная тупая боль сводила ноги и поясницу, расползалась под кожей по всему телу. Я пила настойку в сарайчике, пока боль не отступала, и говорила сама с собой или с воображаемым собеседником. Порой меня внезапно охватывала какая-то непонятная дерзость, и я остервенело выкрикивала в одиночестве все горькие упреки, которые ни за что бы не посмела высказать генералу в лицо.
Андрес был начальником тыла. Это означало, что именно от него зависели все военные нашего округа. Думаю, именно тогда он превратился в опасного политика и свел дружбу с Хайсом, а также с его партнерами и покровителями. Они зарабатывали очень хорошие деньги. Хайс был крикливым гринго, сколотившим состояние на торговле лекарствами. Позднее он получил должность почетного консула своей страны в Мексике и во время правления Каррансы [4] придумал конфисковать имущество. На деньги, которые выплатило ему правительство, он купил завод скобяных изделий в доме номер 5 по Южной улице. Ему отлично удавалось придумывать новые предприятия, и его глаза возбужденно блестели, предвкушая будущие доходы. Целые недели он носил одни и те же габардиновые брюки, и при этом тыкал своим богатством в нос соседям, которые помнили его без гроша в кармане, а теперь почтительно называли доном Мигелем. Говорили, будто он обладает блестящим умом. Но в действительности он был просто мошенником.
4
Венустиано Карранса де ла Гарса (1859-1920) — мексиканский государственный и политический деятель, участник Мексиканской революции, с 1914 по 1917 глава правительства конституционалистов (формально Карранса не стал вступать в должность временного президента), президент Мексики с 11 марта 1917 по 21 мая 1920.
Поначалу я ничего о нем не знала, да и вообще ни о ком не знала. Андрес всячески ограждал меня от внешнего мира, относился ко мне, как к живой игрушке, с которой можно болтать о разных пустяках, выводить в свет по воскресеньям и трижды в неделю заниматься любовью, причем он обожал, когда я в порыве страсти оставляла царапины на его спине. Но со дня его внезапного ареста я стала расспрашивать его о работе и делах. Он крайне не любил рассказывать и всегда отвечал, что женился на мне не для того, чтобы обсуждать дела, а если мне нужны деньги, достаточно просто попросить. Порой мне даже казалось, что он прав — какая мне разница, откуда берутся деньги на дом, шоколад и все мои прихоти.
Мне надо было чем-то занять время. Я навещала подруг, мы вышивали или пекли печенье. А еще вслух читали романы Переса и Переса. Помню, как Пепа утопала в слезах, рыдая над злоключениями Аниты де Монтемар, а мы с Моникой от души веселились, недоумевая, как можно вести себя так глупо. Мы с Моникой помогали Пепе шить приданое. Она собиралась замуж за одного испанца — молчаливого и страшного, бог знает, почему она его выбрала в мужья. Мы с Моникой беспрестанно его ругали, пока не слушала Пепа, но так и не решились высказать ей в лицо, что лучше бы она полюбила высокого парня, который время от времени улыбался бы ей во время мессы. В конце концов она вышла замуж за испанца, а он оказался еще и безумным ревнивцем. Он запирал ее в квартире и не выпускал даже на балкон, чтобы не смела выглянуть наружу.