Возвеличить престол

Старый Денис

А еще Япония. Сейчас в Стране Восходящего Солнца только что установился сегунат Токугава. Но страна все еще открыта для иноземцев. Мало того, я знал, что японцы прибывали, или прибудут посольством в Рим, где дадут, или дали, согласие на распространение христианства [посольство 1616 года]. Изоляция Японии будет позже. Так почему бы…

Впрочем, нечего делить шкуру неубитого медведя. Хотя, логово косолапого зверя уже выявлено.

Утром мы с Ксенькой продолжили «мириться». Вспомнив свое животное состояние ночью, я ужаснулся. Ни в той, ни в этой жизни, я настолько

не покорялся инстинктами и эмоциям.

Однако, и после того, как мне удалось усилием воли вылезть из постели, чувство вины не сильно надо мной довлело, некогда было сокрушаться. И дело не только в том, что Захарий Петрович послал своих людей ко всем наиболее значимым соратникам Матвея Годунова, но и в том, что ко мне рвались… Иоганн Кеплер, вместе с Софией Браге.

В этот раз, все же, я отдал приоритет не людям науки, а внутренним проблемам.

— Ксения рассказала? — не стал скрывать своей вины Годунов, когда его привели ко мне в кабинет.

— Не думаешь же ты, что я оставил тебя без досмотра? — ухмыляясь, отвечал я.

Распирало сказать, что я сейчас даже спасаю жизнь Матвею. Ведь его родственница, Ксения, вознамеривалась самостоятельно убить своего родича.

— Могу просить, тебя государь-император, чтобы казнь была не колом? Все же я ничего не сделал тебе дурного. Замени удушением, государь-император, — Годунов сделал попытку смягчить приговор.

Смерть — она же и есть смерть! И, казалось, «смягчить приговор» — это оксюморон. Какое смягчение, если в итоге все та же смерть. Но умирать десять часов и умереть мгновенно — это огромная разница. Именно поэтому изобретение месье Гильона, прозванное «гильотиной», французы всерьез считали проявлением гуманизма и в духе Эпохи Просвещения. То, что в Париже после революции был конвейер смерти, не важно, для многих способ умерщвления говорил о прогрессе общественной мысли.

— Матвей Михайлович, я предлагаю сделку… нет не так — я настолько не хочу расстраивать свою любимую жену, что могу предложить нечто иное, чем смерть, — сказал я и замолчал, давая возможность Годунову самому хвататься за соломинку, а не тащить его из пропасти.

— Ксения живет сердцем. Повезло тебе государь. Что же до жизни, то я разумный человек, чтобы всегда между смертью и жизнью, выбирать жизнь, — философствовал Годунов.

— Мудро, боярин Амурский воевода, — улыбнулся я.

Далее были частности, заверения, что больше «никогда», «крест целую», «свечку поставлю в храме». Про свечку, правда, уточнения не было «за здравие», или «за упокой».

Насколько я знал, Годунов во время Романовых, в той реальности, что все дальше и дальше от нашей, был хорошим воеводой в Томске и быстро реагировал на проблемы Восточной Сибири, вернее, русского присутствия в том огромном регионе. Хотел все же иметь его боярином, но направим энергию Матвея Михайловича в полезное дело.

— Государь! — Годунов взял мою руку и поцеловал.

К этому проявлению раболепия я отнесся спокойно. Пусть целует, мыло уже изготовляем, помою после руку.

— Есть с собой печать? Пиши признание! — потребовал я.

Годунов написал.

Какой бы он не был мужественным, а в малодушии я его обвинить не могу, Матвея пугала перспектива быть казненным. Поэтому и сложнейшая задача быть русским первопроходцем на Дальнем Востоке, Годунова не пугала. Тем более, что в газете «Правда» были напечатаны статьи Минина, в которых пафосно восхвалялись подвиги Чулкова и основание нового русского города Красноярск. Быть на гребне народного почитания, как героя, даже, если ты в это время будешь пудами загребать рыбу из далеких рек Сунгари или Амуре — всяко лучше, чем смерть.

— Акишка! — позвал я паренька, которого Лука просил попробовать на должности царского помощника, сиречь, секретаря.

— Да, государь! — резко, словно черт из табакерки, материализовался парень.

Сегодня у него первый день стажировки, но Лука поручался за, как он говорил, «зело шустрого и смышлёного отрока, что разумением своим паче иных буде». Посмотрим, кто там такой лучший ученик, казалось, незаменимого, Луки. Если получится освободить Луку Мартыновича от работы секретаря-референта, то это будет весьма полезно и позволит многоумному Луке сконцентрироваться на другой работе.

— Акинфий Демидович, — я решил потешить самолюбие парня, обращаясь по имени-отчеству. — Ко мне просились ученые немцы. Где они?

— Нынче же, государь-император! — чуть ли не выкрикнул Акинфий и выбежал из кабинета.

Может он и перспективный парень, но что-то слишком резвый и громкий, а должен еще сочетать и качества рассудительности, уметь выслушать, а после делать все быстро, но без лишней суеты. Хотя… Такое маниакальное желание мне угодить даже веселит.

— Государь-император! — не успел я и выпить квасу, как Акинфей уже здесь.

— Не кричи, словно оглашенный! — сказал я, ставшему по стойке «смирно» парню.

— Прости государь, исправлюсь нынче же! — чуть ли не шепотом сказал парень, от чего вызвал у меня улыбку.

— Чего ты опять здесь? Немцы где? — улыбаясь, спросил я.

— Привел, государь! — удивил меня Акинфий.

— Они сидели у дверей? — спросил я.

— Нет, государь-император. Когда ты вызвал Матвея Михайловича Годунова, я отправил за ними. До того, предложил господам немецким испить напитка царского — виска, кабы не заскучали, — докладывал Акинфий.

— Не виска, а виски! А в ином, молодец! — похвалил я парня, не уточняя, что крепкие напитки до обеда — это мовитон.

Додумался же, чем занять Кеплера и Софию Браге, да и время подгадал так, что Годунов уходит, а другие заходят. Когда-то мой хороший товарищ, который имел свой бизнес, говорил, что хороший секретарь — это более, чем экстрасенс. Он должен предугадывать желания босса. Может и Акишки и вырастит такой.

В кабинет входили три человека: одна женщина, мужчина и парень, который являлся переводчиком. Толмач, как я знал, не был профессионалом, а учеником Царской школы. Своего рода практика наиболее успешных учеников с носителями языков. Погружаем в не комфортную языковую среду. Однако, София так же неплохо выучила русский язык.