Возвращаясь к самому себе
Шрифт:
27 декабря.
Сегодня смотрел материал из павильонов, снимавшийся в Риге. Ничего от образа, каким я его себе представлял, нет. Если в натурном материале и были какие-то проблески характера, то в павильонном я их не нашел. В отдельных кусках что-то и было, а когда сложилось все исчезло. А тут еще в монтаже некоторые, на мой взгляд, приличные вещи выпали. Правда, монтаж еще самый первый, но впечатление от материала очень плохое.
Глаза тусклые, невыразительные, все время с грустью. А тут еще путаница в сценарии. Не добираю я роль Егора Трубникова по его существу. Я просто Ульянов с белой головой.
7 января 1964 года.
Сегодня снимали собрание. Мои
А Егор рвет сердце свое от любви к людям. И необходимо в роль ввести мягкость и глубокую сердечность. Это хорошо будет оттенять и жестокость и его непримиримость. Разнообразие, разнообразие надо искать... Сложный, цельный и неожиданный человек.
17 января.
Сегодня смотрел материал Пырьев. Мне передали его замечание, что многовато я кричу. Вероятно, он имел в виду сцену со стариками и сцену с Валежиным. Может быть, он и прав, а может быть, эти крики разойдутся по двум сериям и не будут вызывать неприятия.
Обязательно надо искать сцены, где Егор находится на грани бешенства, но удерживает себя. Хорошо бы создать кусок, где от него ждут рева, а он сдерживается и начинает говорить тихим и нежным голосом. Очень нужно найти такой контрастный кусок.
8 февраля.
Переснимали сцены в доме Надежды Петровны. Как всякие пересъемки, это всегда хуже. И мне кажется, что я опять потерял образ Егора. А впереди остался только клуб (это, конечно, отлич-ная сцена) и натура. Надо в оставшихся метрах искать и найти юмор, терпкость, трюки, а то роль, я чувствую, падает. Там есть места, где можно найти то театральное-живописное, что необходимо образу Егора.
19 марта.
Совсем заиграл роль. Ничего не могу придумать нового. Если в картине не будет юмора, то картина пропала. Невозможно выдержать три часа на экране одну муку и трагедию. Необходим, как воздух, юмор, который будет прослаивать этот горький пирог. Причем, юмор, возникающий из недр этой жизни, из характера Егора Трубникова.
26 апреля.
Начали снимать весенне-летнюю натуру в Можайске. Сегодня снимали одну из лучших сцен - коровник. Достоинства и недостатки материала уже сейчас видны очень ясно. Где-то идет игра в образ: лучше, хуже, но игра. Нет проникновения в жизнь Егора как типа. Не хорошо сыгранная роль Егора Трубникова, а тип, родившийся в картине, - Егор Трубников. Вот до типа мне еще далеко. От яркого, частного, глубокого, индивидуального к общему, типичному, временно верно-му. Все ясно теоретически. Осталось сделать это на экране. Есть еще возможность что-то приба-вить к сыгранному.
2 июня.
Как только я долго не вижу материала, я начинаю путаться и сомневаться. Снимать осталось (при хорошей погоде) месяца на два. Я все время тороплюсь. А зачем? В прошлом году я всегда радовался, когда срывалась съемка: "вот и хорошо, завтра я еще что-нибудь придумаю". Или это усталость? Сегодня закончили (в основном) коровник - один из главнейших кусков картины. Надо собрать все силы на финал.
19 июня.
Начали снимать одну из лучших сцен в сценарии - сцену драки с братом.
Сегодня сняли начало и развели всю драку. Хочется сделать драку очень жестокой и смер-тельной. Не на жизнь, а на смерть. И в этой драке выливается все накопленное.
4 июля.
Сегодня переснимали сцену в замочной мастерской. Плохая сцена. Смотрели материал (драка, похороны и встреча с Маркушевым).
Салтыков говорит, что хорошо. Посмотреть бы самому. Но сейчас уже никакого значения это не имеет. Все сыграно.
29 июля.
Сегодня фактически последний съемочный день в этой картине. Почти год (без восьми дней) мы снимали. За этот год бывало всякое, но в основном материал хороший. Это, во-первых, потому, что сценарий отличный, а во-вторых, несмотря ни на что, мы работаем хоть и без подготовки, но очень интенсивно. Вот сейчас наступает ответственнейший момент - монтаж. Сделать картину не только правдивой по существу (это уже есть в материале), но и энергичной, действенной по форме. Тут уж мы, актеры, полностью в руках режиссера, его ножниц, его вкуса.
6 августа.
Озвучивание заканчиваем. Каждый день по шесть-семь часов у пульта. Но когда я озвучил весь материал, понял, что чуда не произошло. Я не поднялся выше крепкого среднего уровня.
Все на месте, все крепко, но открытия характера не произошло. Я Егора, наверное, не сыграл до самого дна".
Таковы некоторые страницы того давнего дневника, следы моих мучений и размышлений... Сегодня они кажутся мне однообразными, даже унылыми. Но меня поймут лучше всех моих това-рищи - актеры: когда материал труден, жизнен и страшно ответствен для тебя, пока не сделаешь работы, точит одна и та же мысль - как сыграть? как, где найти ключ к роли, к правде человека вот этого самого? И ты не уверен до самого конца, до премьеры: получится ли? То кажется - вот - нашел! То в следующий момент просмотра вновь отчаяние: нет, не то, не так... Наверное, поэ-тому актеры так суеверны, особенно перед премьерой...
А с нашим "Председателем" перед его премьерой, кажется, оправдались все плохие предчув-ствия и все суеверия...
...Надо сделать маленькое усилие и вспомнить, что до "Председателя" о колхозах в кино рас-сказывали так, как это делали "Кубанские казаки", "Кавалер Золотой звезды": этакая роскошная, сытая жизнь, и столы ломятся от яств. А тут, у нас, - что такое?! Разруха, неустроенность, бед-ность такая... Коров на пастбище выгнать не могут, ибо те просто уже не стоят на ногах от голода, их подымают на вожжах... У нас в картине потрясают бедность, уныние на пределе. У нас пахнет навозом, потом, кровью... Конечно, вызов, дерзость... Ни до, ни после - и очень долгое время!
– подобного на экранах не было. И сначала наш готовый фильм заботливо приглаживали в Госкино, особенно вторую его серию. Что ж делать, шли на купюры... Но и после подчистки не давали нам "добро", а потребовали показать фильм самому Хрущеву. И наш режиссер, Салтыков, собирался везти картину в Сочи, где отдыхал тогда Хрущев. Но Хрущева самого пригласили в Москву на Политбюро... И там его как Генсека не стало... Оказались мы с фильмом как у разбитого корыта. Никто не говорит ни "да", ни "нет". Хорошо, прокатчики оказались людьми мудрыми: они пони-мали, что фильм пойдет, даст хорошие сборы. Они его и пустили на свой страх и риск, осмелев от недавних оттепельных ветерков.
И наконец 29 декабря 1964 года я иду на премьеру... Пришел. А мне говорят: "Знаете, фильм запретили". И даже ссылаются на какое-то правительственное постановление. Но кто-то из самых "верхних" людей, будто бы даже Косыгин, сказал: "Да ладно, пусть уж идет картина. Не стоит начинать новое царствование с запрета фильма". И "Председатель" вырвался. Дверь захлопыва-лась, а мы - р-раз - и успели проскочить. Обдав нас холодом, дверь захлопнулась... Надолго.