Возвращайтесь, доктор Калигари
Шрифт:
— Хорошо, когда зал полон, — замечает негр, повышая голос, чтобы перекрыть пиноккиношное стрекотание марионеток. Голос приятный, а за очками — зловещие глаза? Нужное подчеркнуть: злость, согласие, безразличие, досада, стыд, ученый спор. Продолжаю поглядывать на «ВЫХОД», как там мальчик в вестибюле, для чего ему был нужен бумажный змей? — Конечно, он никогда не был полон. — Очевидно, у нас завяжется разговор. — Ни разу за все годы. На самом деле, вы здесь первый.
— Люди не всегда говорят правду.
Надо позволить ему переварить услышанное. Мальчик в вестибюле одет в майку, там еще надпись «Матерь Скорбящая». Где же это было? Возможно, тайный агент на жалованье Организации, обязанности: враки, драки, слежение, телефонные подключения, гражданские беспорядки. Усаживаюсь
— Вы в курсе, что зал закрыт? — дружелюбно окликает меня друг. — Видели вывеску?
— Но ведь картина идет. Да и вы здесь. Объявления, в конце концов, относятся ко всем, и если делать исключения, то так и напишите: солдаты, моряки, летчики, дети с бумажными змеями, собаки в соответствующих намордниках, страждущее дворянство, люди, обещавшие не подглядывать. Хорошо одетые негры, замаскированные черными очками, в закрытых пустых кинотеатрах, попытка навязать знакомство, заботливый друг с дружеским словом, угрожающая нотка, совсем как «Мятеж в борделе», как в «Ужасе из пятитысячного года». Детки играют, любительская пьеса, понимают ли они, с кем имеют дело.
— Этот бред не прекращается, — утверждает друг. — Просто очаровательно. Сеансы без перерыва с 1944 года. Идут и идут себе. — Запрокидывает голову, театрально хохочет. — Даже тогда никуда не годились, за ради бога.
— Чего ж вы здесь торчите?
— Не думаю, что это удачный вопрос.
Лицо друга становится непроницаемым, он погружается в созерцание фильма. Вспыхивают пожары во множестве, музыка сдержанна. Я предусмотрительно вверяю свою персону таким местам. Рискованно, конечно, но ведь так же рискованно переходить улицы, открывать двери, заглядывать незнакомцам в глаза. Мужчина не может жить, не помещая обнаженного себя пред лик обстоятельств, будь то война, подводный мир, реактивные самолеты или женщины. Всегда удастся улететь, прибежище всегда найдется.
— Я вот что имел в виду, — продолжает мой друг воодушевленно, улыбаясь и жестикулируя, — другие кинотеатры. Когда они полны, просто теряешься в толпе. Здесь, если кто-то войдет, его сразу засекут. Но большая часть людей… верит вывеске.
И.А.Л. Бёрлигейм проходит в любую открытую дверь, частные апартаменты, публичные сборища, магазины с детективами в шляпах, встречи Сынов и Дщерей Того, Кто Воскреснет, но надо ли хвастать? Продолжаю двигаться, напролом. Изучение мотивов являет привлекательность темных мест, ничего общего не имеет с обстоятельствами. Но лишь потому, что мне теплее. Намек был в том, что большинство людей делает то, что говорят: НЕ ОКОЛАЧИВАТЬСЯ, НЕ ПАРКОВАТЬСЯ С 8 ДО 17 ЧАСОВ, ПО ТРАВЕ НЕ ХОДИТЬ, НЕ ПОДХОДИТЬ — ВЕДУТСЯ РЕМОНТНЫЕ РАБОТЫ. Негр придвигается на два сиденья, доверительно понижает голос.
— Конечно, это не моя забота… — Лицо кажется умиротворенным, заинтересованным, как у старого вертухая в «Девушке из камеры смертников», как у воздухоплавателя-душителя из «Цирка ужасов». — Конечно, меня это волнует меньше всего. Но по совести, мне бы хотелось чуточку серьезности.
— Я абсолютно серьезен.
С другой стороны, возможно, противник мой — просто и чисто тот, за кого себя выдает: хорошо одетый негр в черных очках в закрытом кинотеатре. Но где же тогда сосиска? В чем тогда фокус? Вся жизнь построена на противоречиях, на движении внутрь себя, два микрокосма, диагонально, оспаривает скрытую угрозу, должно быть место и для иронии.
— И все-таки, что вы делаете здесь? — Дружок откидывается на выдвижном сиденье с таким видом, будто у него козырь в рукаве. — Вы, верно, решили, что это — подходящее заведение?
— Снаружи выглядело замечательно. И внутри никого, кроме вас.
— Но я-то все же — здесь. Что вы обо мне знаете? Ничего, абсолютно ничего. Я могу быть кем угодно.
— Я тоже могу быть кем угодно. И я заметил, что вы тоже поглядываете на дверь.
— Таким образом, мы одинаково проблематичны друг для друга. — Сказано ловко, с сознанием силы. — Меня зовут Бэйн, кстати. — Раскуривает трубку, цветистость и аффектации. — Имя — не настоящее, конечно.
— Конечно. — Трубка сигналит сообщникам, засевшим на балконе, за гобеленами, под надписью «ВЫХОД»? Или все это безмозглое представление — только случайность, скрывает тщеславное сердце, пустые мозги? На экране известный ученый решил проблему победы над марионетками: термиты-мутанты брошены во фланговую атаку. Страна в панике. Уолл-Стрит пал, Президент насупился. А что с юным осведомителем из вестибюля, в чем его значимость, кто развратил обладателя футболки, владельца бумажного змея?
— Я работаю с понятиями, — добровольно продолжает дружок. — Танцующие куклы, обучение анализу почерка по почте, секреты вечной жизни, монеты и марки, удивите своих друзей, языческие ритуалы, давно забытые пропажи, полная коллекция редких кинжалов со всего света, есть гуркхские, стилеты, финки, охотничьи, метательные.
— И что вы здесь делаете?
— Как и вы, — возвещает он, — смотрю фильм. Заглянул на огонек.
Мы возобновляем просмотр. Роль Бэйна неясна, вероятные мотивы в разжигании беседы: (1) Агент заговора, (2) Такой же, как я, страдалец из подполья, (3) Занимается контрразведкой, (4) Искатель талантов для Школы Полицейских Стукачей, (5) Маркетолог, нанятый создателями «Нападения марионеток», (6) Простой любопытный подонок, никак не связанный с чем-либо из упомянутого выше. Очевидно, гипотезы 1, 2 и 6 наиболее логичны. Если же верна шестая, однако, поработать смогли бы и простые тупицы, как утверждалось в репликах «люди не всегда говорят правду» и «я заметил, вы тоже поглядываете на дверь». К тому же в его рассуждении заложена скрытая схема: слишком любопытен, слишком искушен в социологии утаивания. Легенда шаткая, кто зацикливается на редких кинжалах, гуркхских, финках, охотничьих и метательных, в наш день и век, когда крупномасштабное мошенничество доступно даже простофиле, стоит взглянуть на государственные манипуляции с пшеницей, телевидение, уран, разработку систем и общественные отношения? Маскировка тоже банальна, почему негр, почему негр в черных очках, зачем сидит в темноте? Теперь разыгрывает интерес к событиям на экране, говорит, это крутят с 1944 года, хотя я совершенно точно знаю, что на прошлой неделе шли «Богини Акульего Рифа», а перед ними — «Ночь кровавого зверя», «Дневник невесты-старшеклассницы», «Крутой и чокнутый». На днях пойдут сразу два фильма «Школьница из колонии для малолетних» и «Вторжение инопланетян». Зачем врать? Или он пытается мне внушить непостоянство времени? Сладостный аромат откуда-то, цветы растут прямо в трещинах пола, под сиденьями? Возможно, вербена, возможно, гладиолус, ирис или флокс. Не могу определить с такого расстояния,…чего он хочет? Теперь он кажется искренним, снимая очки и вовлекая в события свое лицо (его глаза пылают во мраке), морщит лоб, опускает уголки рта, у него это здорово получается.
— Скажите мне честно, от чего вы прячетесь? — роняет он этакой «Энолой Гей» в двух шагах от своей пресловутой цели.
Бомба не взорвалась, Бёрлигейм не реагирует. Лицо — воплощение беззаботной веселости, по его собственным отвратительным словам, меня это волнует меньше всего. Сейчас Бэйн вкладывает в выполнение задания всю душу, совершенно ясно, что он профессионал, но кем подосланный? В наши дни все невероятно сложно, демаркационные линии размыты.
— Послушайте, — умоляет он, подбирается на два сиденья ближе, шепчет: — я знаю, что вы в бегах, и вы знаете, что вы в бегах, и я вам признаюсь, я в бегах тоже. Мы нашли друг друга, мы взаимно смущены, мы следим за дверями, мы прислушиваемся, ожидая услышать грубые голоса, звук предательства. Почему не довериться мне, почему не бороться за общее дело, дни удлиняются, иногда мне кажется, что я глохну, иногда глаза закрываются, хотя я их не просил. Двое лучше видят, чем один, я даже готов назвать вам свое настоящее имя.