Возвращающий надежду
Шрифт:
— Не звони, кум, не то получишь по роже, — басил толстый Николя Шантелу. — Где возьму я денег на эту должность? Поищи лучше в своих сундуках!
Наконец удалось направить разговор на злобу дня. Что делать дальше, мужики не знали, и замок штурмовать они не собирались, хотя Одиго и объяснял, что там остались солдаты, которые не станут сидеть скрестив руки.
— Где взять пушки? — ответили ему.
— А мушкеты? Лесенки — это еще сколотить можно…
— Особо худого нам господа Оливье не делали. Ну, драли, конечно…
— Нашими башками стены не пробьешь!
Тогда из-за стола медленно поднялся Жак Бернье. Был он невысок, но необъятно широкоплеч и казался великаном-коротышкой. А самое главное, в маленьких глазах его и хриплом голосе была мощь, которая действовала неотразимо. Со всеми приходами он имел какие-то таинственные связи и знал, что делалось кругом на добрых десять — пятнадцать лье.
Как только он показал, что хочет говорить, за столом притихли.
Он заговорил — и Одиго впервые познал тяжелое мужицкое красноречие, когда каждое слово рушится как удар топора. Голос Босоногого, гортанный и хриплый, наливался яростной силой, крепнул и рос, пока не зазвучал с мощью набата; глаза будто сыпали красные искры.
— Ну еще бы, — хрипел он злобно, — гасконцы только размахнутся. А покажи им палку — не ударят, хвост подожмут… Ты, видно, забыл, толстобрюхий Николя, как выдрала тебя госпожа Антуанетта за вязанку хвороста? А не тебя ли, Мадайан, из-за шкуры поганого зайца ее егеря отпустили с поротой задницей? Пр-роклятые болтуны! — заревел он с таким бешенством, что не только у мужиков, но и у Бернара захолодело внутри. — Егеря берегут зверей так, словно они люди, а нас, божьих людей, травят, будто мы звери! Или мы рождены с седлами на спинах? Или у нас две весны, две жатвы и два сбора винограда, что дерут с нас и господа, и попы, и габелёры? Посмотрите на себя, — тут он беспощадно рванул на груди рубаху, — посмотрите же на это бедное тело, лишенное всего вещества, с кожей, пришитой поверх костей, прикрытое одним стыдом! Замок, замок… От замка все идет, вся мерзость и скверность испокон веку шла, и гнули нас оттуда господские руки, и в лесах доставали, и на полях, и виноградниках. Покуда цело это разбойничье гнездо, не знать нам покоя! Стены, говорите вы. А что стены? Мы сами складывали эти стены, сами и сумеем их развалить. Что? Скисли?
— Нет! — заревели за столом. — Хотим брать замок!
— Разрушим его на целую туазу в глубь земли!
— Сеньор этот, он здесь? Пусть и ведет!
— К делу, — спокойно призвал Жак. — Говори теперь, ваша милость, сколько тебе и чего.
12
С непостижимой быстротой все было подготовлено к штурму. Откуда ни возьмись, появились и лестницы, и плоты, и алебарды, и старинные аркебузы — все чудом нашлось, когда мужики захотели драться всерьез. Бернье предложил было немедленный штурм: мужик что железо — куй, пока не остыл. Но Одиго возразил, что так дела не делаются; в замке, кроме двух десятков солдат и челяди Оливье, наберется еще полсотни слуг других дворян, потому что местные сеньоры по обычаю съехались в Шамбор накануне осенней ярмарки.
«Ну, делай как знаешь», — сказал Жак.
Под звуки набата со всех окрестных деревень сходились крестьянские толпы, день и ночь в ворота фермы Бернье стучались мужики, требуя оружия, вокруг замка сплошным кольцом горели неугасимые костры и грохотали барабаны.
Одиго строил колонны неуклюжих мужланов у леса, за пределами мушкетного выстрела; он командовал: «Направо!» — и мужики, как один, поворачивались налево; он приказывал: «Пики к бою!» — и войско с энтузиазмом махало ими, точно ос отгоняло. Притащили ржавую пушчонку, которая палила еще во времена Людовика XI. Одиго возлагал на это орудие великие надежды, однако пушчонка позорно взорвалась после первого же выстрела, и долго не смолкал оскорбительный хохот на стенах замка. Оттуда кричали:
— Эй, Жак, отведать моей плетки хочешь?
— Какой герб у тебя, ваше чумазое сиятельство?
Восставшие в бессильной ярости скрипели зубами, да и Жак ворчал, что, видно, глиняным горшком чугунные котлы не разбить… Но ничто не могло сломить ледяное спокойствие Одиго. Скучающе полузакрыв глаза, слушал он всех и поступал по-своему. Сколотил особый отряд, куда брал самых молодых и отчаянных, офицерами этого отряда стали братья Бернье. Чуть свет уводили они людей в лес, там они разувались, надевали невиданной формы чулки из козьей шкуры, учились неслышно ходить и стрелять без сошек. Отрядом Бесшумных назвал Одиго эту команду.
Он явился к кузнецу Пьеру Хромому и попросил выковать наконечники для арбалетных стрел по его чертежу. Кузнец сказал:
— Что за бесовская выдумка и зачем она, ради всех святых?
Одиго терпеливо разъяснил, что наконечники должны быть отлично закалены и с такими зазубринами на гранях, чтобы, пробив дерево, застряли бы в нем прочно, как гвозди. А внутри наконечников следовало сделать еще гнезда для веревочного узла.
Наконец Бернар вызвал Жака. Сказал ему:
— На рассвете штурм.
И развернул скатерть, на которую нанес план замка.
— И без этой тряпки пойму, — сказал Жак. — А стрелка вон та — она к чему?
— Указывает на калитку, — сказал Одиго. — Туда пошлешь Пьера Хромого с людьми. А у стен пусть будет шуму побольше, дела поменьше. Сигнал к штурму — огонь вон в том крыле замка. Не спутаешь?
Усмехнувшись, Жак недоверчиво покачал головой:
— На каком же крыле стену перелетишь?
Ночью Бернар разбудил братьев Жаков, те подняли Бесшумных. В темноте люди обошли замок и спустились к каналу. Одиго первым вошел в воду и поплыл. Парни следовали за ним тоже вплавь. Когда на воде заплясала огромная тень башни, они увидели отблески факельного света и черные брюхи лодок. На воде раздалось несколько громких всплесков, и все стихло. Факелы, выпавшие из рук караульных, погасли.
Был час отлива. Дверь Черной башни выступила из воды. Одиго сломал замок, и братья Бернье вошли внутрь. Остальные поплыли в лодке дальше, к калитке. Башня была пуста. Бернар снял из-за спины тяжелый арбалет, покрутил рукоять, оттягивая тетиву, вложил стрелу и пустил ее вверх. Стрела взмыла, потянув за собой длинный пеньковый хвост, и глубоко вонзилась в дерево балки. Хвост опустился от балки до земли. Перебирая руками, трое один за другим забрались по этому канату на балку. С арбалетом в руках Бернар подошел к краю башни и осмотрелся. Он знал свой замок и не сомневался в том, куда в темноте направить полет стрелы с пеньковым хвостом. Напротив башни, на расстоянии примерно пятидесяти шагов, за замковой стеной находилась библиотека. Ее узкое окошко темнело на высоте трех этажей. Одиго знал также, что библиотека заколочена: Оливье не были любителями чтения.
Привязанную к наконечнику стрелы длинную прочную веревку размотали и спустили по башенной стене вниз, чтобы она не стесняла полета стрелы. Одиго стал тщательно целиться левее и выше окошка библиотеки. Ее окно было значительно ниже верхнего края башни.
Он несколько раз менял положение, проверял тетиву, приноравливался к направлению и скорости ветра. У него слегка дрожали руки.
Часовые на стенах были в том состоянии, охватывающем людей перед рассветом, когда все безразлично, кроме сна, и мысли приобретают призрачную легкость. Изученными шагами они мерили плиты между башнями, однообразно поворачивались на каблуках, следя за качанием своих огромных теней по стенам башен. Ветер трепал, как тряпку, факельное пламя, отрывал от него куски и швырял в темноту. Часовые думали о тяжести солдатской службы, о проигранном в кости жалованье, о глупой гибели товарищей в деревне и странных слухах, в которые таинственно вплеталось имя Одиго.