Возвращение блудного сына
Шрифт:
Варвара, в слезах счастья, обняла своего любимого и долгожданного старшего сыночка, и долго целовала его непривычно загорелое, чуть обросшее лёгкой щетинкой, лицо. Затем настала очередь и Платона.
Он тоже чуть прослезился. Не остались сухими и глаза Славы. В общем, целовались и обнимались долго. Варвара заметила на шее сына тонкую серебряную цепочку. Вячеслав, перехватив её взгляд, объяснил, что это цепочка не креста, а давнего его талисмана. Сразу же начались взаимные расспросы и короткие ответы. После получения багажа загрузились в «Фольксваген»
По дороге Вячеслав всё время удивлялся и любовался видами давно им покинутого, некогда любимого родного города:
– «Да-а! За эти двадцать с лишним лет Москва изменилась до неузнаваемости!».
– «Мы и сами всё время удивляемся переменам! Юрий Михайлович уж постарался!» – прокомментировала мать.
– «Лужков! Мэр Москвы! Ты должен помнить его. Он ведь был, кстати, на нашей с Ксюхой свадьбе!» – уточнил отец, видя вопрос на лице сына.
– «Да давно это было! Он ведь тогда дружил с твоими дедушкой и бабушкой!» – внесла окончательную ясность мать.
У подъезда распрощались с представителем СВР. Владимир Сергеевич протянул папку с документами и пожелал Вячеславу Платоновичу приятного отдыха в кругу семьи, напомнив, что завтра утром он ждёт сначала его звонка, а потом, к одиннадцати часам, и его самого по указанному тут адресу.
В среду вечером в высотку подъехала и Ксения, и поначалу посидели за праздничным столом впятером. А поздно вечером прибыл и Иннокентий.
Самый старший и самый младший сыновья Платона никогда ранее не видели друг друга, да и слышали очень мало друг о друге. Поэтому они были несказанно рады знакомству. В разговорах за общим столом время пролетело незаметно быстро. Распрощались уже за полночь.
А уже на следующий день на Большом Устьинском мосту неожиданно вывесили красно-оранжево-жёлтые праздничные флаги, словно специально приветствуя возвращение на родину слишком уж задержавшегося Вячеслава Платоновича Гаврилова-Кочета.
29 апреля Вячеслав днём посетил здание СВР, где долго отчитывался о своей чрезвычайно длительной командировке. А вечер он провёл дома в высотке на Котельнической набережной, где рассказывал и рассказывал, лишь иногда слушая московские новости от родителей, и от Егора с Ксенией.
Поздним вечером перед расставанием Слава заметил:
– «А что это у Вас по телевидению стали говорить время: «по Москве»? Будто из дальней деревни приехали?».
– «Так оно и есть! «Понаехали тут!», и свою культуру нам впаривают по радио и впяливают по телевидению! Ты ещё не видел рекламу! Так та вообще – воинствующее бескультурье! Русский язык коверкают нещадно! Я недавно проезжал на автобусе до «Новокосина», и по пути видел громадное объявление: «Цоколя для цветников»! У нас теперь частенько вместо «о», «ы» и «и» – почти всюду «а», да «я»?!» – ответил
– «Говорить «Приехал, или звоню с Москвы», время «по Москве» могут только стебанутые! Они не знают и не понимают, что звонить можно с жены, но из кровати, из дома, из Москвы, из тюрьмы, наконец! А «по Москве» говорят только те, кто её не любит. Они словно ногами хотят по ней пройтись, попирая её силу, красоту и гордость?! Только не поскользнитесь на своих соплях и слезах, хамы и неучи!» – в сердцах неожиданно заключил уже прилично захмелевший интеллигентный и патриотичный пролетарий Егор Алексеевич Егоров.
Тридцатого апреля, проезжая утром на троллейбусе по Свободному проспекту, Платон через окно увидел обгоняющую их малиновую «KIA».
Через её капот была протянута Георгиевская лента, а по правому борту красовалась жёлтая надпись «ЗА РОДИНУ!».
В знак восхищения таким патриотизмом, прослезившийся Платон через стекло окна троллейбуса показал, сидящей за рулём улыбающейся молодой женщине, направленный вверх свой крючковатый большой палец.
Та, довольная произведённым эффектом, ответила тем же.
После дождливых со снегом и ветром прохладных выходных в последнюю апрельскую неделю погода медленно, но верно начала улучшаться. Погожие и ненастные дни чередовались, словно сговорившись.
Например, двадцать восьмого Москва встретила Вячеслава пасмурно и дождём, а на следующий день стало солнечно и сухо. А потом опять переменная облачность и лёгкие моросящие дожди. Зато они убивали чрезмерно накопившуюся за зиму пыль и создавали предпосылки для весенних запахов, провоцируя благоухания и ароматы.
В эту же пятницу продолжились отчёты бывшего разведчика и необходимые при этом деловые встречи, затянувшиеся до позднего вечера.
Первого мая Вячеслав встречался уже и с некоторыми старыми друзьями детства и юности, погуляв с ними по праздничной Москве.
От пристани на Москворецкой набережной, напротив Военно-инженерной академии им. Ф. Э. Дзержинского, Вячеслав, вспомнив детство, совершил с друзьями прогулку по Москве-реке на «речном трамвайчике».
– «А где же гостиница «Россия»?» – выйдя на палубу, ужаснулся он, неожиданно увидев через её загороженный остов панораму Кремля.
– «А после Кремля ты увидишь по левому борту вообще монстра! Не пугайся!» – обрадовал его один из старых школьных товарищей.
– «Ты сейчас увидишь полный разгул капитализма в России!» – добавил другой.
И действительно, давно покинув социалистический Советский Союз, Слава теперь вернулся в другую, якобы капиталистическую Россию, со всеми новыми веяниями, присущими молодому, пока дикому капитализму.
Воскресенье второго мая он провёл у матери в Салтыковке, в то время как отец, хоть и поздно, решил всё же открыть и свой дачный сезон.