Возвращение из Мексики
Шрифт:
– Не обязательно. Можно вспомнить, как в детстве ты собрал модель самолета с мотором и запустил его в овраг. Он пропал среди крон деревьев, где-то на самом краю, и ты несколько дней его безуспешно искал – лазил через штакетники, опрашивал жителей, в общем, боролся и ничего не боялся. В один из дней, правда, ты разрыдался, ты проклинал людей, живущих на дне оврага, ты обзывал их сволочами и гадами…
– Я и сейчас от этих слов не отказываюсь.
– Да? Но ведь потом был странный человек, который, в свою очередь, несколько дней искал тебя; и нашел, и принес твой самолет, который, как оказалось, влетел в окошко его сарая. Человек был, между прочим, инвалидом, но он не поленился обойти несколько школ, чтобы найти незадачливого моделиста. Помнишь, амиго? Он даже
– Был такой чудак… Умер вскоре.
– Так ведь все умрем. Как ты помнишь, попутчик всегда рядом и всегда внимательно за тобой наблюдает. Но за тобой наблюдают и другие. Если ты помнишь, у тебя был классный тренер по борьбе, он выручил тебя, вернул в институт, из которого ты был фактически исключен. Ты был не самый лучший борец в сборной – характер не бойцовский, но тренер понимал: ты покатишься вниз, ты не удержишься, и он ходил с тобой по всем инстанциям, обязался взять тебя на поруки и так далее. Помнишь? А ваше любимое место сбора грибов – помнишь? Отец нашел его случайно, это был крутой склон неподалеку от дачного поселка, там можно было удержаться, только если цепляться за стволы и кустарники, как альпинист. Зато какие там росли белые и подосиновики! Когда окрестные леса пустели, вы с отцом спускались туда и, пусть исцарапанные колючками и невероятно уставшие, приносили целую корзину грибов!
– Что-то я тебя не понимаю… Ты чего мне хочешь доказать-то?
– Что самый тяжкий и очень типичный вариант жизни – это сценарий. Мне кажется, ты попал в какой-то сценарий, из которого не можешь выбраться. Твоя глупость становится не контролируемой, а это – плохо…
Я лежу на диванчике, а надо мной беснуется некто с длинными волосами, так что их кончики бьют по лицу.
– Ну?! Не верил, да?! А я тебе говорил! Ладно, Вика, давай его на воздух, а то совсем белый стал!
В метро меня не пустили, грозили вызвать милицию, я двинул на остановку троллейбуса и, как ни странно, куда-то приехал. Потом вахта, лифт, чья-то продавленная кровать, а утром перед мной возникает человек с черным рогом на лбу, страшный, как моя жизнь.
– Тс-сс! – рогатый прикладывает палец к губам, – Спи давай!
Кажется, это продолжаются глюки, но черты лица вдруг складываются во что-то знакомое. Либерман? Он, только на лбу – какой-то квадратный рог, и на руке точно такая же опухоль аспидного цвета…
– Что это с тобой? – говорю сипло, – Заболел?
– Просто тренируюсь в вере предков… – на лице досада, и он начинает скручивать с руки жгут. – А ты где был? Притащился в таком виде, что Коровин в сравнении с тобой – агнец невинный… Наркотой, что ли, накачался?
– Я? Тоже тренировался… в вере.
За чаем Либерман поясняет, мол, эта штука называется «тфиллин», в ней иудеи хранят молитвы из Торы. А на лоб прилепляют, чтобы ближе к голове молитва находилась и, соответственно, с легкостью втемяшивалась в мозги.
– И как? – спрашиваю, – Втемяшиваются?
– Не очень… – вздыхает Либерман, – Похоже, из меня иудей, как из Балабина – Мандельштам. И вообще с этим отъездом такая фигня творится… Папаша не хочет ехать, представляешь? Он же здесь десятку отмотал в Дубровлаге, а все равно – уперся, с места его не сдвинешь!
– Может, ты тоже попал в сценарий? Да еще и папашу хочешь под него подстроить?
– Какой еще, на фиг, сценарий?!
– Это я так… Вспомнил одного мексиканского мудреца. Я с этой своей Ириной, которую из Мексики выцарапываю, уже до ручки дошел. Такое ощущение, что это не она – это я возвращаюсь из Мексики. Вот только куда возвращаюсь? А главное, к кому?
10
Назавтра решаю: баста, переходим Рубикон! Я мысленно ставлю свечку своему божку, который то шатает меня, то милостиво оставляет в покое, и Меньер принимает жертву. А дальше – бег по эскалатору, «Пушкинская», спуск по бульвару вниз, а вот и тихий дворик, где стоит отец-основатель «Колокола». Звякнул бы ты, Александр Иваныч,
Однако эти увещевания – как мертвому припарки, я согласен на реальные страдания ради иллюзорных утрат. Я внимательно изучаю расписание дневного отделения, иду в аудиторию, но семинар уже закончился. Ага, говорят, она двинула в администрацию! Разыскиваю нужный кабинет, рву дверь, но наблюдаю лишь удивленный взгляд секретарши. Наконец (счастье!), вижу из окна второго этажа, как она с какой-то приятельницей сворачивает за угол, где ВЛК. Слетаю вниз, несусь туда же, чтобы поймать их уже на лестнице. Слушай, нам надо… Лера растеряна, она переглядывается с приятельницей, и та встает на пути, мол, нужно чуть-чуть ждать, Валера кончает дела. Ах, вот она какая, круглая-большая… Шведская Эльза и впрямь какая-то круглая, точнее, плотно сбитая, с короткой стрижкой, тонкими губами и холодными серыми глазами (я прямо чувствую, как из них тянет ледяным сквознячком).
– В общем, надо поговорить. Извини, но в общаге ты не появляешься, так что гора сама направилась к Магомету…
– Давай… Только не здесь, ладно? Пойдем в аудиторию, хорошо?
В одной аудитории уже рассаживаются студенты, в другой какая-то компания расположилась с пивом и чипсами. Наконец, попадается пустая, по стенам фотографии (мемориал какой-то?), но я не замечаю, кто там изображен. Меня буквально ломает от того, что Эльза втискивает свое плотное тело вслед за нами и продолжает источать из глаз ледяные флюиды. Не фиг, Снежная королева, я тебе не мальчик Кай! Я раскрываю рот, но тут же закрываю, словно меня погрузили с головой в морскую пучину.
Речь Эльзы, несмотря на грамматические неправильности – четкая, сухая и ясная. Они, мол, все продумали: Валера уедет с ней в Гетеборг, будет учить язык и закончит образование в Швеции. Она переводила шведских поэтов, писала о них статьи, поэтому может даже иметь в будущем работу по специальности. У Эльзы есть квартира, где они будут жить вдвоем, потому что… Секундная пауза, а затем: потому что мы испытываем симпатия друг к другу. Это, конечно, не очень принято в вашей стране, но Валера – современный человек, и вы, надеюсь, тоже?
Я мог бы сказать, что совсем не современный, я – ретроград, домостроевец и сторонник шариата, но слова замерзают на губах. Ай да Эльза, ай да сукина дочь! Она смотрит на меня сквозь очки уверенно и спокойно, понимая, что за ней стоит что-то сильнее банальной страсти – то, что может успокоить задерганную невротичную женщину, которая нынче существует в статусе «поэтессы», но уже прозревает впереди жалкую судьбу редактора или, того хуже, корректора. Хорошо, если удастся зацепиться в Москве, а если нет? Тогда возвращайся по месту прописки туда, где замерли неработающие заводы, где каждая собака друг друга знает, и при желании можно превратить жизнь человека в ад. В глазах Эльзы будто стоит вопрос (а вместе с ним и ответ): ты что, против? Тогда что ты можешь ей предложить, кроме дурацких сережек из мордовских раскопов и справки, удостоверяющей твою неполноценность? В жизни Валеры, как ты знаешь, уже был один неполноценный «гений», может, хватит? Кстати: ты уверен, что специалист по твоей болезни, вернувшись из Амстердама, тебя вылечит? Вполне возможно, что Меньер теперь будет с вами всегда: в работе и на отдыхе, за обедом и в постели. Случись что-то подобное со мной (хотя, в принципе, я есть очень здороффый человек!), я сама слетаю и в Амстердам, и в Мельбурн, если понадобится, – а ты сможешь это сделать? Утрись, родной, утешься тем, что воин не может плакать, и единственным выражением боли является дрожь, приходящая откуда-то из самых глубин Вселенной…