Возвращение к лисьей норе
Шрифт:
Ян Буреш принадлежал к избранным. Он знал, что роли в телеспектаклях и фильмах ему обеспечены, и снимал «сливки» в театре и на студиях. В свое время, дабы показать себя в глазах общественности человеком передовых взглядов, он якшался с диссидентами. Но драматическая развязка с участием органов безопасности напугала его, и он выбрал спокойную и надежную карьеру «официального» актера. И вот все его уважают, похлопывают по плечу, он получает премии и звания, его приглашают на охоту и на банкеты. Приглашают и в замок, а телефон его трезвонит без умолку — предложения новых ролей сыплются точно из рога изобилия. Он совершенно счастлив, коллеги посматривают на него с уважением и завистью. Политика
Земан все-таки сам отправился к Бурешу. После того как его зять эмигрировал, он не хотел никого впутывать в рискованное расследование, даже верного помощника Гайдоша.
Странное чувство стесненности овладело им, когда он вошел в театр не через широкий парадный вход, а через служебный. Это была неприметная дверь в боковой стене здания, охраняла ее старая вахтерша, театральная «тетушка», которая наверняка помнила еще и Ярослава Квапила, и как он впервые в послевоенные годы, полуслепой, ставил здесь Шекспира. Земан показал ей свое удостоверение, она пропустила его. Миновав стенды с объявлениями и приказами, он прошел к темной лестнице, с одной стороны заставленной декорациями. Пахло здесь деревом, клеем, картоном и еще чем-то непонятным, скорее всего старым гримом. В общем тем, что имело прямое отношение к атмосфере театра.
Поднявшись по лестнице, он перелез через какие-то кабели, рейки, канаты под неприветливыми пристальными взглядами рабочих сцены и наконец добрался до актерских уборных. Где-то здесь должен был находиться Ян Буреш. Шла репетиция пьесы Клауса Манна «Мефистофель», в этой роли он был очень хорош, возможно, потому, что она была созвучна его собственной судьбе. Буреш страшно гордился не только своей близкой дружбой с заместителем председателя правительства Бартиком, но и тем, что благодаря ей обласкан был министром Каей — всемогущим господином культуры, «бичом божьим» литературы и театра, которого все боялись и с которым он был на «ты». Хвастаясь, он часто выбалтывал любопытным коллегам в гримерной то, что услышал в замке от Каи, поэтому предстоящие кадровые перетасовки или новые постановления известны были здесь задолго до их принятия.
Земан прошел через буфет, где за стаканчиком вина или чашкой кофе сидели известные артисты и декораторы, осветители и рабочие сцены. Это было особое, демократическое, бескастовое общество, какое, как он подумал, может быть только среди работников искусства. Не было здесь деления на людей умственного и физического труда, все были спаяны одной целью, одним делом, и совсем не важно, знамениты они или нет, есть у них деньги на дорогие французские коньяки или едва хватает на пиво и сосиску с горчицей. Но Земан чувствовал себя неуютно. Он понимал, что это особенное и весьма замкнутое общество. В этой атмосфере притворства и масок, эффекта и иронии ощутил он себя инородным телом. Когда он вошел, все повернулись в его сторону. За свою долгую и богатую практику Земан попадал в разные ситуации, но под взглядами здешней публики почувствовал себя просто-таки пригвожденным к позорному столбу.
В буфете Буреша не было. Тот сидел перед зеркалом в своей гримерной и репетировал, меняя выражение лица, шевеля губами, неслышно повторяя какие-то реплики. С годами он стал скромнее, больше заботился о совершенствовании техники, опасался, что подведет память. Он чувствовал ответственность за то, что делает, ибо работа его с окончанием спектакля умирала каждый вечер, и Буреш отчаянно стремился к тому, чтобы после него
При появлении Земана Буреш занервничал. И Земан вдруг вспомнил их первую встречу в шестьдесят седьмом, самоуверенное поведение актера, нелепую и глупую браваду…
В следующий раз встретились в семидесятые годы, при расследовании самоубийства режиссера Сганела. Буреш, к своему ужасу, оказался тогда в группе диссидентов, которых допрашивали в связи с этим делом. Когда Земан занимался делом «Замок», они встретились в очередной раз.
Теперь перед ним был не тот Ян Буреш — молодой, дерзкий, самоуверенный. Это Земан понял сразу, увидев в зеркале постаревшее лицо актера и то, как он, не надеясь уже на свою память, старательно учит текст роли. Позерство его в замке было, конечно, маской. Неожиданное появление Земана здесь, в театре, заставило Буреша растеряться, но он быстро взял себя в руки.
— Так вы свое убийство расследуете и у нас в театре, майор? — спросил он презрительно, тоном человека, которому нечего бояться.
— Я занимаюсь расследованием там, где это необходимо, — ответил Земан, понимая, что блефовать с Бурешем не имеет смысла.
Хорошо, что я не послал сюда Гайдоша, подумал он, Буреш сразу бы все понял и играл бы с ним, как кошка с мышкой. А после хвастался бы всюду, что высмеял полицейского и обвел его вокруг пальца. Да, это умный, опытный противник, который ничего не боится — уж слишком могущественные защитники у него за спиной. Поэтому с ним надо играть в открытую.
— Вы не боитесь? Ну хоть чуть-чуть? — издевательски спросил Буреш.
— Чего?
— Что беретесь за то, что вам не по зубам.
— А вам не страшно каждый вечер выходить на сцену?
— Допустим, страшно. — Буреш кивнул. — В каждой новой роли и каждый вечер. Но после первой же фразы и первого шага по сцене о страхе забываешь.
— Я уже произнес свою первую фразу и сделал первый шаг.
Буреш вдруг рассмеялся.
— Тогда садитесь, товарищ майор, — и показал на стул у соседнего гримировального стола.
Минуты словесной игры сняли напряженность, даже как-то их сблизили.
— Так в чем дело?
— Вы уже пробовали охотиться с вертолета?
— Нет, это свинство, — отклонил Буреш возможное обвинение. — Я люблю охоту, но как спорт, как честный поединок зверя и человека. У человека есть преимущество — ружье. Но зверь прекрасно знает лес, здесь он дома, и у него отличная реакция. Я вообще с большим удовольствием гуляю по лесу, дышу свежим воздухом, наблюдаю и не убиваю. Такие прогулки просто необходимы при моей профессии — стрессы, сигареты, кофе, пыль на сцене, — чтобы не сыграть преждевременно в ящик. А гнать беспомощного зверя с вертолета, убивать, когда у него просто шансов нет на спасение? Нет, увольте.
— Но вы, конечно же, знаете, что кое-кто так охотится.
Немного помолчав, Буреш признался:
— Мне не нравится то, что творится в замке.
— Почему же вы там бываете?
— Приглашают. А вы бы не пошли? Вы бы отказались?
— Возможно.
— Ну, не трепитесь. Вы там тоже были.
На это у Земана не было ответа. Он вдруг осознал, как неприятно сидеть у гримировального стола, видеть в зеркале свое лицо в ярком свете настольной лампы, рассматривать диковинную маску с чужой, неестественной гримасой… Он упорно пытался не смотреть в зеркала, вести себя естественно, но постоянно натыкался взглядом на свое лицо, казавшееся ему чужим, застывшим с каким-то идиотским выражением. Теперь он понял, почему Буреш именно так усадил его — хотел вывести из равновесия, получить преимущество, потому что сам-то давно привык к игре зеркал.