Возвращение к лисьей норе
Шрифт:
Земан молча слушал и думал о своем внуке.
Вот видишь, Иван, думал он, так-то обстоят дела с армейской службой. Ты тоже должен преодолеть свою депрессию. Ты должен окрепнуть, чтобы не блевать по утрам от зарядки, как этот старик. Может, когда-нибудь ты будешь вспоминать о службе в пограничных борованских лесах с таким же волнением…
Земан даже решился рассказать своему попутчику о трудностях, возникших у внука на службе, и взять его с собой, чтобы он вспомнил и пережил свою армейскую молодость в Борованах. Но потом отказался от этой затеи. Встреча, которую он так ждал, касалась только их двоих — его и внука. Этому не должен был мешать никто третий.
4
Поезд петлял долиной реки Бероунки. С одной стороны нависали скалы,
И вдруг Земана словно пронзило: это же случилось где-то здесь, в лесной чаще на брдском гребне. Ему показалось, что он узнал три лесных пригорка у озера, хотя и смотрел на них издали и под другим углом… Странно, что именно это, последнее его дело не выходило из головы, мог же ведь вспомнить десятки других, более значительных и интересных. Но мысли о несчастной девушке не отпускали. Она словно стояла у него перед глазами, худенькая, свернувшаяся калачиком, скорее похожая на брошенную куклу, чем на человека. И вновь и вновь возникал облик ее матери, живым укором возникавшей каждый понедельник с одним и тем же вопросом: «Удалось узнать что-нибудь новое, пан майор?».
Это было невыносимо.
Может быть, потому он так много времени отдавал этому делу. Проверил каждую деталь, заставил пропахать каждый сантиметр долины, чтобы найти хоть какой-нибудь след. Он и его коллеги допросили сотни людей, живущих поблизости. Безрезультатно. И вот, когда он совсем отчаялся и собрался сдать дело в архив, произошло чудо.
Случай, как говорится, великая вещь. Иногда он может изменить даже ход истории.
Однажды утром ему позвонил из «Кривани» Стейскал. По дороге домой Земан иногда заходил к нему в кафе выпить чашечку кофе или стаканчик вина. Сейчас Стейскал был офицером местного районного отделения полиции.
— Послушай, Гонза, ты еще не забросил это брдское дело?
— Пока нет, но сыт им по горло.
— У меня есть для тебя кое-что.
— Что? — спросил Земан без особого интереса. Ему много раз приходилось проверять разные любительские предположения, и, как правило, они ничего не давали.
— Знаешь, ночью у нас здесь была одна валютная потаскушка. Наши ее арестовали после того как она устроила в «Алькроне» скандал, побила посуду, все, что было на столе, и надавала пощечин иностранцу. Она была сильно пьяна, когда мы привели ее в участок, и все время ругалась: «Нас вы не боитесь трогать, сволочи! А добраться до шишек у вас руки коротки? Они себе могут все позволить — и убивать несчастных девчонок, и стрелять в косуль, и пьяными быть за рулем. Что, кишка тонка с ними справиться? На нас отыгрываетесь?» Я на нее прикрикнул: «Кто, каких девчонок?» «Ладно прикидываться, — отвечает, — будто ничего не знаете о Марушке Маровой, которую нашли мертвой в озере в Скрыше! Замяли дело, да? Сделали так, чтобы все об этом забыли. Я не забыла…»
Она расплакалась и не сказала больше ни слова, а потом уснула у нас на диване.
— Еду в участок, — сказал Земан.
— Не спеши. Ее там уже нет. Утром мы ее выпустили.
— Как так?
— Приказ сверху. Высшие интересы. Ну, ты сам знаешь.
— Чей приказ?
— Поступил из секретариата Житного. Черт его знает, в чем эта потаскушка еще замешана.
— Ситуация! — Земан даже разозлился.
— Не волнуйся, Гонза. Адрес и все данные? Конечно, есть. Пиши…
— Знаете, почему я вам завидую? — прервал его воспоминания выходивший из купе попутчик. — Потому что вы не курите. Я с этим борюсь уже много лет. Каждое утро меня душит кашель и я вижу в зеркале свой язык, покрытый желто-белым налетом, как у утопленника. Всякий раз даю себе слово, что ни одной сигареты больше не выкурю, — и никак с собой не могу сладить. Чуть только немного разволнуюсь — сразу тянусь за сигаретой.
— Я
— Да нет, не вы. Тот подонок Мицик. Вспомнилось, сколько всего нам пришлось из-за него проглотить. Например, в пятидесятые годы, когда я служил в Борованах, он выдумал, чтобы старые офицеры, ушедшие в отставку, освободили свои квартиры для молодого пополнения. Он как раз вербовал это пополнение с заводов и фабрик. А отставных офицеров предложил переселить в необжитые пограничные районы. Никто и не подумал о том, что старое дерево нельзя пересаживать. И эти усталые, часто больные, семидесяти-восьмидесятилетние люди, которые хотели только одного — спокойно дожить свой век в обжитых местах, насильно были выселены. Куда? Например, в Борованы, где мы, солдаты, должны были на скорую руку привести в порядок квартиры, оставшиеся от немцев… Некоторые тогда застрелились, другие своей смертью умерли, не вынеся тоски и одиночества. А эти процессы — помните, пан, как мы должны были требовать на собраниях смерти невиновных, которых тогда судили, и «единодушно» голосовать за это? Весь народ сделали соучастником гнусных убийств. А что происходит сегодня? Вы ведь читаете газеты? Я недавно слушал по телевидению журналиста Грюна. Сейчас он агитирует за перестройку и гласность. Неужели думает, что никто не помнит, за что он агитировал вчера?
Многое в словах разговорчивого старика было Земану неприятно, даже противно. И все же кое с чем он вынужден был согласиться.
Он прав, подумал Земан, лисы снова меняют окраску. И вспомнил последние слова Житного: «Это спрут, Гонза. Мафия».
Он не поддержал беседу с попутчиком. Выйдя на пенсию, он стал мудрее и научился молчать. А разговоры о политике вообще не любил, особенно в пивнушке или поезде.
5
Ганка Словакова, вовсе не похожая на потаскушку, какой ее Земан представлял, была даже обладательницей диплома: «Инженер Словакова» — выведено было на табличке рядом со звонком, на который Земан нажал нерешительно. Недавно построенный дом выглядел весьма солидно и достойно. На визитных карточках жильцов, укрепленных у входа, значились фамилии образованных, интеллигентных людей — представителей социалистической культуры, науки и техники. А под окном пани Словаковой стоял дорогой французский автомобиль серебристого цвета. Сквозь стекла на заднем сиденье были видны стереомагнитофон и теннисные ракетки.
Открыла Земану красивая надменная дама. Нисколько не испугавшись его служебного удостоверения, пригласила войти.
— Чем могу быть полезна, пан майор? Могу предложить виски, коньяк, джин или кофе. Закуривайте, — она протянула пачку американских сигарет, а когда он отказался, закурила сама.
Он чувствовал себя неловко в этой роскошной квартире.
— Спасибо. Не буду вас задерживать. Хочу только кое-что у вас спросить.
— Пожалуйста, спрашивайте. — И Словакова пожала плечами.
— Недавно вы провели ночь в участке.
— Так вот о чем речь! — засмеялась она с явным облегчением. — Да, я немного выпила, признаюсь. А потом ничего не помню. Такое, верно, случалось и с вами, не так ли? А тот австриец был слишком наглым. Эти мерзавцы уверены, что за свои вшивые шиллинги могут позволять себе что угодно. Он не умел себя вести, вот я ему и вмазала. За все, что в «Алькроне» разбила, я уже заплатила. А за то, что проявила национальную гордость и показала тому надутому австрияку, как надо вести себя с чешскими женщинами, вы ведь меня упрекать не станете.
— Не об этом речь, пани, — перебил Земан.
— Так что же вас интересует?
— В участке вы говорили о Марушке Маровой. Вы знали ее?
Словакова испугалась, сразу же потеряв самоуверенность.
— Несчастная девушка, — сказала она нервно, отшвырнула погасший окурок и задымила новой сигаретой. — Мы когда-то учились вместе и жили в общежитии в одной комнате. Не нужно было ей ходить в этот замок. Не для нее все это.
— О каком замке вы говорите?
— В Скрыше… — И вдруг словно опомнилась: — Да что вы мне мозги пудрите? Вроде бы ничего не знаете о замке в Скрыше!