Возвращение к любви
Шрифт:
— Попробую по-настоящему помочь вам, товарищ Филимон, — сказала Грозя. — Поговорю с Александром Степановичем. И надеюсь, что уже завтра наши медики будут находиться на своих ответственных постах, — добавила она убежденно.
И этим взяла на себя всю ответственность.
Из радиоприемника, подвешенного, верно, неподалеку к виноградной лозе, вырвался вдруг молодой, задорный, веселый голос, разнесший над виноградниками строки старой-престарой песенки о прекрасной девице, по утренней росе выходившей собирать виноград.
С другого места из-за нескончаемых зеленых рядов донеслось чье-то веселое гиканье, как на свадьбе;
Глава девятая
Козьма Томша любил осень. Она приносила с собой ласковую, согретую мягким солнечным светом негу. Утра осенью свежее, чем летом, и росы сверкают веселее. Воздух полнится ароматом спелых гроздей, золотистой айвы, которая более всего нравилась Козьме; в воздухе держится также запах свежего хлеба, выпеченного из зерна нового урожая. Когда же муст начинал бродить в бочках во дворах у сельчан, казалось, небо и земля хмелели от пахучих испарений, а звезды ночью мигали и мигали, испуганные гиканьем дружек на сельских свадьбах. Наверно, это более всего и побудило Томшу пойти на факультет виноградарства. Соединить свою судьбу со всеми грядущими осенями и их соблазнами, подобными девицам, созревшим для замужества, влиться своею молодостью в изобилие и щедрость этой золотой поры.
Детство отметило его воспоминания великим множеством гроздей, слаще меда, орехов с нежной сердцевиной, ароматом яблок «цыганок», сочных, золотистых груш и терпкой айвы, белыми, сладкими кочанами капусты — после того как мать нашинковала головки, чтобы засолить, в те дождливые ночи они казались вкуснее, чем ныне лучший шоколад. А свежий, только что вынутый из печи хлеб, намоченный в мусте, — это ведь пища богов, не иное!
Затем настала осень великой засухи; Томша как раз пошел в школу, в первый класс. Вина получилось немного, и отец пил его просто граммами. Хватило, правда, с большим бережением, и хлеба — примерно до декабря. Затем последовали тяжкие дни, особенно тяжкие для семилетнего пацаненка, не способного еще понять, что случилось, почему нет теперь для него столько вкусных вещей, которые он раньше получал сколько бы ни захотел. Так продолжалось до того утра, когда учительница вбежала вдруг к ним в класс, будто ошпаренная, оглушенная волнением, со слезами на глазах!
— Дети! С сегодняшнего дня на больших переменах вам будут выдавать по двести граммов хлеба. Бесплатно! Без денег! Белого хлеба!
Она вывела их по одному в коридор, и голова Томши закружилась от запаха свежего хлеба, которого он не чувствовал уже давно. И какого! Никогда еще мама дома не выпекала хлеба с такой румяной корочкой, такой белоснежной мякотью, сладкого на вкус, ароматного, слоено вобрал в себя запахи самых пахучих полевых цветов. И ни разу более не доводилось ему пробовать такого хлеба — так сказочно умножавшего его силы!
С тех пор Томша испытывал глубочайшее благоговение перед величайшим чудом в жизни людей — хлебом.
Заботы матери отдавались прежде всего ему. Он был в
У каждой осени был свой неповторимый облик, свой характер, почти каждая готовила ему свои сюрпризы. Однажды на последнем курсе института он был неожиданно для себя включен в группу студентов для поездки на Кубу. В другой раз, тоже осенью, он чуть было не женился на негритянке, которая, однако, в последнюю минуту предпочла ему своего соотечественника. А два года тому назад во время сбора винограда в лучах лилового, тихого заката, опьянев от тулбурела и песен, он отвозил Лию Станчу с виноградников в село. У Козьмы была «ИЖ-Планета» без коляски, и Лия, взобравшись на седло, крепко обняла его, прижавшись к его спине. Между ними то и дело врывался поток холодного воздуха, но Томша вскоре перестал его ощущать; тело Лии жгло ему спину, так сильно жгло, что он утратил чувство равновесия и затормозил. «Что случилось?» — жарко дохнула в его затылок Лия. Томша уперся обеими ногами в землю, словно хотел восстановить свои силы. «Долго ли будем так стоять?» — спросила она его и тоже соскочила с машины.
Взошла луна — большая, розово-цветная, и Томше в ее свете показалось, что Лия ждет, чтобы он к ней подошел, зовет его к себе. Глаза ее горячо сверкнули. Козьма в нее влюбился, и она его не отвергала, не приближая, однако; ей нравилось наблюдать, как он волнуется, заставлять его подолгу ждать на местах свиданий, позволяя в награду за бесконечную терпеливость чуть-чуть прикоснуться губами к ее щеке. С появлением луны спустилась небывалая тишина; казалось, все вокруг замерло в ожидании, любопытствуя, что станут делать юноша и девушка на меже возле виноградника. Ни звука, ни дуновения ветра, ни шороха. То были редкие мгновения абсолютного безмолвия, проникающего в самые тайные уголки человеческой души, следом за которым проскальзывает непонятная тревога.
Томша прислонил мотоцикл к бетонному столбу и, ободренный необычным покоем, подошел к Лии. Девушка не пошевелилась, не сдвинулась с места, не пыталась избежать его поцелуев. Затем позволила повести себя за руку по широкому просвету между кустами, словно не возражала, чтобы Томша где-то укрыл ее и спрятал, как заветное сокровище. Но тишина была вдруг нарушена одним-единственным его движением — Козьма схватил Лию в объятия и наклонился с нею над кожаной курткой, которую сбросил перед тем на землю.
Лия в страхе вырвалась из его рук и со всех ног бросилась к дороге. Он догнал ее, схватил за руку; Лия сразу замедлила бег, и они без слов зашагали вместе, под свежим ветром, поднявшимся словно для того, чтобы охладить чересчур разгорячившиеся сердца. Сквозь ночь теперь до них доносился шум моторов, в вышине пролетел невидимый самолет, где-то послышались веселые крики людей, перебравших молодого вина.
Вскоре Лия увидела, что Томша в одной сорочке. Сам он, видимо, этого даже не заметил; всю оставшуюся дорогу Лия опять просидела, тесно к нему прижавшись, согревая горячим дыханием сильное тело юноши, которого она сама только что оттолкнула.