Возвращение Каина (Сердцевина)

Алексеев Сергей Трофимович

— Молоко я буду сдаивать и приносить вам, — на ходу говорила Оля. — А вы обыкновенную соску на бутылку и ему. Жеребчик жизнеспособный, проблем с питанием не будет. И кличку ему придумайте сами, но обязательно чтобы были буквы «А» и «Г». Агронавт, например, или Агат.

Пока нес к дому, еще сомневался и негодовал, но вот же чудеса: внес в квартиру, и стал этот жеребенок ему как свой сын, как человеческий детеныш. Когда же первый раз покормил из соски, и вовсе расчувствовался до слез. И стал ему имя придумывать. Фантазии было много, но язык не слушался, тут же еще заморочки с буквами.

— Ага! — сам того не ожидая, вымолвил он. — Тиимать!.. Ага!

Аристарх Павлович выделил маленькую комнату жеребчику, однако пришлось убрать оттуда всю мебель и до половины забить окно фанерой, поскольку Ага норовил выбить носом стекла.

И к тому же на крашеном полу копытца жеребчика скользили — роговица еще была нежная, мягкая, как молочный сахар, и Аристарх Павлович пожертвовал ему старинный, изрядно вышарканный персидский ковер.

С неделю о существовании в доме жеребенка никто не догадывался. Только сосед с первого этажа, Николай Николаевич Безручкин, встретил как-то во дворе и, щурясь хитровато, спросил:

— Ты что же, Палыч, женился и помалкиваешь… Хоть бы жену-то показал…

— Тиимать… — ответил Аристарх Павлович — мол-де с чего ты взял?

— Да как же, слышу — каблучки-то стучат. Не глухой, — приставал Безручкин. — По звуку слышно — молодую взял. Уж не Ильинишну ли высватал?

— Ага! — замахал руками Аристарх Павлович. — Ага, тиимать!

Вот так и поговорили. А еще через неделю Аристарх Павлович смастерил из шелкового пояска покойной жены уздечку и вывел жеребчика на прогулку: в Дендрарии пошла первая травка на солнечных местах, Ага же, проявляя интерес к растительности, начал было щипать ворс старого ковра на полу.

И конечно же, повел жеребчика сначала в теплицу, женщин подивить. После болезни он бывал у них всего один раз и больше не заходил, потому что оскорбился: его стали жалеть, чем еще больше подчеркивали его теперешнюю ущербность и неполноценность. Вот уж сейчас точно, если доведется ходить на свидания с Валентиной Ильинишной, то встречи их действительно будут короткими, тайными и молчаливыми.

Аристарх Павлович ввел жеребчика в теплицу и сразил всех женщин в один миг. Этого они никак не ожидали, обступили, вытаращились, тянут руки:

— Это что? Что это, Аристарх Павлович?

И неожиданно для себя Аристарх Павлович ответил:

— Это же… ребенок! Ага!

— Ой! — еще больше изумились женщины. — Да ты и разговаривать начинаешь! Ну-к, повтори!

— Это же… ребенок, — повторил Аристарх Павлович. — Ага, тиимать!

— Что — ага?

— Ага! Ага!

— Ага — это имя жеребеночка, — догадалась вдруг Валентина Ильинишна. — А я думаю: что это девочка из конюшни к Аристарху Павловичу зачастила? Молочко приносит!

Ее догадливость приятно отозвалась в сердце Аристарха Павловича: если замечает, кто из женщин входит в дом, значит, не все и потеряно, значит, есть у Валентины Ильинишны интерес и что-то вроде ревности. С каким облегчением она сказала: «Молочко приносит!» Или только послышалось это облегчение?

Однако увлечение Аристарха Павловича теперь вынужденно пригасло, потому что он носился с жеребенком, как с ребенком. Ага подрос, и ежели уж напрудит лужу, а вовремя подтереть не успеешь, потекло к соседям, и не куда-нибудь — на кухонный потолок Николая Николаевича Безручкина. Ко всему прочему, половицы уже так напитались, что свежему человеку в квартире сразу било в нос.

Безручкин был человек хозяйственный, в скотине знающий толк, хотя держал только свиней. Работал он шофером в спецавтохозяйстве и, несмотря на все запреты и угрозы администрации Дендрария, заезжал домой на своей мусорке, чтобы выгрузить в чаны пищевые отходы и пустые бутылки. Это был его главный заработок: бутылки он мыл в озере, ставил в ящики и сдавал, а отходами выкармливал до десятка свиней. А свинарник себе оборудовал из сарая, тоже несмотря на запреты, — тогда еще была политика Продовольственной программы, и Безручкина голой рукой взять было нельзя. Он успел узаконить фермерское хозяйство и теперь вообще был неуязвим. Летом жильцов дома в Дендрарии одолевали мухи и круглый год — огромные, рыжие крысы, которые столовались возле свиней. Аристарх Павлович относился к соседу терпимо из-за терпимости своего характера, но все остальные жильцы вели с Безручкиным гражданскую войну. Николай Николаевич в ответ на терпимость Аристарха Павловича тоже проявлял сдержанность, хотя посчитал соседа дилетантом в сельском хозяйстве, а затею с жеребенком — глупостью. Но когда с потолка ему закапало в щи, он зашел к Аристарху Павловичу и сказал:

— Закрывай конюшню, Палыч, Или давай меняться квартирами.

Поменяться жильем с Аристархом Павловичем он намеревался давно. И деньги предлагал, и свининки, и даже пытался свести его со своей двоюродной сестрой — женщиной странноватой, кажется, какой-то сектанткой, чтобы породниться и совершить родственный обмен. Дело в том, что квартира Николая Николаевича хоть и была однокомнатной, но большой, да с некоторых пор имела для него неугодное соседство — бабушку Полину — девяностолетнюю старуху, давно прикованную к постели. Когда-то Безручкин был доволен таким соседством, намереваясь после смерти прикупить две старухиных комнаты, обставленные дорогущей старинной мебелью красного дерева. Но бабушка Полина все жила и жила, пока у нее не объявились законные наследники — подполковник Ерашов с братьями. Этот подполковник, оказывается, был внуком полковника Ерашова — последнего владельца всего имения, куда входил и дом, и Дендрарий, и все прилегающие земли. Так вот этот Ерашов три года назад променял свою квартиру в Питере аж на шесть комнат в родовом доме. Три счастливых семьи уехали в Ленинград, втайне опасаясь, что подполковник опомнится, передумает и прервется чудный сон. Но Ерашов не передумал, а вскрыл давно запечатанную дверь из своих комнат в квартиру бабушки Полины, которая доводилась ему родственницей по отцовской линии, нанял домработницу, а сам укатил дослуживать. Теперь без малого полдома принадлежало Ерашовым, ибо бабушка Полина немедленно завещала все имущество вновь обретенной родне. Безручкин пытался сопротивляться — все-таки несколько лет всей семьей ухаживал за старухой, и требовал свой пай мебелью, однако подполковник оказался афганцем, мужиком крутым, а соседи-наушники тут же напели ему, что Николай Николаевич морил бабушку Полину голодом, чтоб скорее прибралась, и бывшие жильцы, уехавшие в Питер, от радости такого наворотили на Безручкина, что Ерашов, застав его во дворе, вроде бы интеллигентно, да как-то дерзко предупредил:

— Живите пока… Но очень прошу вас, не попадайтесь мне на глаза. Пожалуйста.

Николай Николаевич всяких орлов видывал и тут бы не сробел, однако смутил непривычный тон и лицо подполковника, наполовину обгоревшее, пятнистое и стянутое к шее. Говорили потом, что он дважды горел в вертолете и вот поехал догорать в третий раз. И пока его не было, Безручкин хотел взять реванш. Обмен с Аристархом Павловичем открыл бы ему дорогу постепенно занять весь второй этаж дома: за стеной бывшего лесника жил старик Слепнев — пьяница, добывающий себе на вино ловлей птиц, за ним — старая дева Таисья Васильевна, горбунья-библиотекарша, которая жила где-то в городе у сестры, и угловую квартиру занимали на вид приличные муж и жена, однако неожиданно угодившие в тюрьму по редкостной статье — за оставление в опасности. Надежды, что Ершов в третий раз обязательно сгорит не в Афганистане, так в Армении или Азербайджане, у Безручкина были, да толку‑то, если у него еще три брата и сестра? Поэтому следовало обосноваться на втором этаже и постепенно расширять плацдарм. К тому же Аристарх Павлович, превратив квартиру в конюшню, дал очень хороший повод требовать обмена. Надо было только хорошо наехать на него, соблюдая при этом чувство меры. Терпеливый и податливый, Аристарх Павлович, если выходил из себя, становился твердокостяным и даже буйным. Правда, теперь, после инсульта, все изменилось, и его немота была на руку.

— Давай меняться, Палыч, — сдержанно предложил Безручкин. — На первый этаж коня вводить удобней. И соседями будут Ерашовы, так сказать, твои бывшие хозяева. Дед-то твой у них служил? Служил…

Аристарх Павлович осмотрелся — родные стены, родился и вырос тут, отсюда родителей схоронил, жену, здесь двух дочерей вырастил…

— Тиимать… — промолвил он с выражением отрицания.

Взять бы жеребенка и на самом деле вывести из квартиры, поставить в сарай, да четыре года назад все сараи погорели, так что лопату теперь некуда спрятать. В пожаре был виноват пасынок Безручкина по прозвищу «Шило», в общем-то неплохой паренек. Обиделся он на отчима и запалил его свинарник, ну а заодно полыхнули все сараи. А были они, в прошлом, каретные, рубленые, на фундаментах кирпичных. Николай Николаевич свой восстановил, да еще и расширился за счет отсутствующих соседей, а больше никто строить не отважился, впрочем, и нужды не было: отопление к тому времени было уже центральное, от конюшен института, заготавливать и хранить дрова не нужно.