Возвращение Ктулху
Шрифт:
Теперь мне стало понятно, почему загодя услышавшие зов люди катили кто на чем в Ораниенбаум и Приморский парк, в Солнечное и Комарово! А те, кто не смог по каким-то причинам выбраться из города, ринулись на набережные Мойки, Фонтанки, Невы, Обводного канала и канала Грибоедова…
— Грядет Ктулху! Дар! Дар! Счастья всем! Всем без исключения! Пусть никто не уйдет обиженным! Ктулху фхтагн! — вопили и ревели мужчины и женщины, дети и старики, входя по щиколотку, потом по колено в воды залива.
Я дергался и рвался на проклятой цепи, стремясь присоединиться к ним и встретиться с тем,
— Сделай же что-нибудь! — молила меня Катя, устав орать и ругаться. — Время уходит! Двери закроются, и мы навсегда останемся здесь!..
«Двери наших мозгов посрывало с петель», — вспомнились мне слова Высоцкого, и снова где-то на периферии сознания тревожно звякнул колокольчик. Звякнул и затих, словно кто-то стиснул его звонкий язык в грязном кулаке. Сжал, не давая звенеть, заткнул рот кляпом…
Меня, как иголку магнитом, все еще тянуло к заливу, но я вдруг осознал, что волей моей завладела некая внешняя сила. И это настолько мне не понравилось, что я перестал дергаться и, вспомнив про слушавшего сирен Одиссея, крикнул Кате:
— Заткни уши! Не поддавайся!
— Отпусти, отстегни меня! — взмолилась Кэт, с такой силой дергая прикованной к поручню рукой, что я испугался, как бы она не сломала ограждение балкона.
А море продолжало звать и манить. Я заткнул уши пальцами и обнаружил, что снова изо всех сил пытаюсь высвободить руку из стального браслета. Это было сильнее меня. Меня словно разрывало надвое, я чувствовал себя как паровой котел, в котором давление достигло предела. Я не хотел поддаваться неведомым чарам и все же продолжал дергаться и извиваться, тщетно силясь выдернуть кисть из наручника, не обращая внимания на содранную кожу и выступившую на запястье кровь…
Мне казалось, что эта бесплодная борьба длится уже несколько часов и конца ей не будет, когда со стороны мелководья донеслись изумленные и испуганные крики. Я замер, вглядываясь в толпу, бредущую прочь от берега, и глазам своим не поверил. Тут и там среди людей замелькали блестящие черные тела с серповидными плавниками. Акулы! Откуда они здесь взялись? Как это могло случиться?..
— Они превращаются! — в ужасе взвизгнула Катя в тот самый миг, когда и до меня наконец дошло, что это люди, вошедшие в воду, становятся акулами.
Я видел, как мужчины и женщины судорожно стаскивали с себя одежду и, часто не успев от нее избавиться, изменялись, словно пластилин или глина в руках невидимого скульптора. Кожа их на глазах темнела, руки и ноги сливались с телом, головы втягивались в плечи… Некоторые особи изменялись так быстро, что одежда трескалась и разлезалась по швам по мере того, как человеческое тело уподоблялось черной маслянисто сверкавшей торпеде с тупой мордой и огромной, набитой зубами пастью.
Доносившиеся с залива крики усилились. Звучавшее в них прежде удивление сменилось ужасом и отчаянием — новоявленные акулы, разевая чудовищные пасти, кинулись на не подвергшихся метаморфозе людей. Разбрасывая в стороны алые брызги крови, они терзали свои жертвы, откусывая руки и ноги, вырывая огромные куски мяса. Одна из акул впилась в бедро отчаянно визжащей блондинки, а когда та поскользнулась, вторая тварь откусила ей голову.
Черная бестия, выпрыгнув из воды, сбила с ног мужчину, несшего на шее малыша, и оба тотчас же были растерзаны кровожадными тварями. Воды залива в течение нескольких минут покраснели от крови, причем самым страшным мне показалось то, что дело происходило на мелководье и бойня была отчетливо видна. А скопление людей и акул было столь велико, что каждая из ужасных хищниц мгновенно настигала жертву, калечила или убивала ее…
— Боже мой!.. Боже мой, что же это делается!.. — в беспамятстве бормотала Катя, будучи не в силах смотреть на кровавую трапезу и не в состоянии оторвать от нее глаз. — Боже правый, Боже милосердный, помилуй нас… Боже правый, Боже всемогущий, помилуй нас…
Вцепившись в поручень ограждения балкона, я тоже во все глаза смотрел на страшную бойню, испытывая ужас, отвращение и странное, патологическое любопытство. Превращения продолжались, причем теперь я отчетливо видел, что некоторые люди, быть может даже большинство, превращались не в акул, а в крупных серебристых рыбин. Столь же беспомощные, как и люди, они тщетно стремились прорваться на глубину — хищницы со зловещими серповидными плавниками набрасывались на них и рвали, рвали, рвали на части… Если же поблизости ни людей, ни рыб не случалось, они кидались друг на друга, одержимые жаждой убивать все живое. И кусали, и жрали, жрали, жрали соперниц в кровавых волнах, поднятых ударами мощных хвостов…
— Смотри, они все идут и идут… — прошептала Катя, опускаясь на бетонный пол балкона и стискивая лицо руками.
Люди, спешащие на зов Ктулху с окраин парка, действительно безбоязненно выходили на каменистый пляж, вступали в воду и брели в глубину, которая начиналась метрах в пятистах от берега. Некоторые из них успевали превратиться в акул или беспомощных рыбин, но большинство становились жертвами зубастых тварей в своем прежнем, еще не измененном облике. Они словно не видели залитого кровью залива, зловещих серповидных плавников и жутких черных существ, несущихся к ним, вздымая хвостами алый дождь брызг. Они шли, шли и шли, и я не сразу понял, что, вцепившись во влажный поручень, во всю глотку ору им:
— Стойте! Стойте, смотрите: там смерть! Акулы! Стойте! Там смерть, смерть, смерть!..
Но никто не слышал моих воплей, заглушаемых недружным ревом:
— Дар! Дар! Счастья всем! Пусть никто не уйдет обиженным! Ктулху фхтагн!
Не слыша меня, они шли, как сомнамбулы, и, только ощутив впивавшиеся в их тела страшные зубы, начинали истошно вопить и вырываться из пастей акул, утаскивавших несчастных в густую от крови воду…
И воздух, которого мне уже не хватало для крика, казалось, тоже стал густым от крови, желчи, мочи и испражнений…