Возвращение Ктулху
Шрифт:
Двенадцать жертв приношу я Великим Старцам, чтобы услышали они мой зов! — продолжал грохотать господин Мамелюкин, не выходя из зеленого кольца, веселенький цвет которого так же не соответствовал его мрачным словам, как аэрозольный баллончик в руках мага — традиционным колдовским атрибутам. Однако было в этих несоответствиях нечто зловещее, заставившее меня поверить в серьезность происходящего…
— Двенадцать вестников посылаю я вам, двенадцать тварей, которые передадут мой зов. Двенадцать ключей, чтобы открыть Врата между мирами. Двенадцать ножей, чтобы вспороть ткань мироздания. Исполните древнее пророчество: «Петербургу быть пусту»! Пусть гибель его послужит примером всем градам и весям
Подземный гул нарастал, но призывы господина Мамелюкина были отчетливо слышны. А потом произошло вовсе несуразное — покончив с дурацкими, нелепыми призываниями, Игорь Евгеньевич начал выкрикивать какие-то рифмованные заклинания:
Твой остов прям, твой облик жесток, Шершаво-пыльный сер гранит, И каждый зыбкий перекресток Тупым предательством дрожит. Твое холодное кипенье Страшней бездвижности пустынь. Твое дыханье — смерть и тленье, А воды — горькая полынь…Я не сразу понял, что он читает не заклинания, а декламирует стихи. На мой вкус, совсем неплохие, но совершенно неуместные на этой безумной церемонии.
Как прежде вьется змей твой медный, Над змеем стынет медный конь… И не сожрет тебя победный Всеочищающий огонь. Нет, ты утонешь в тине черной, Проклятый город, Божий враг. И червь болотный, червь упорный Изъест твой каменный костяк… [23]23
Зинаида Гиппиус.
При последних словах Мамелюкина свет в зале мигнул, подземный гул сделался тише и перешел в ровное гудение.
Как будто некоего подземного владыку и впрямь заинтересовала декламация Игоря Евгеньевича, и он убавил звук своих адских громовых машин. Световой столб прекратил вращение и замер, затуманился, помутнел, уподобившись колонне из уплотнившегося, сизого дыма.
В темных лаврах гигант на скале, —
Завтра станет ребячьей забавой.
Уж на что он был грозен и смел,
Да скакун его бешеный выдал:
Царь змеи раздавить не сумел,
И прижатая стала наш идол.
Ни цветов, ни чудес, ни святынь,
Ни миражей, ни грез, ни улыбки!
Только камни из мерзлых пустынь
Да сознанье проклятой ошибки… [24]
Упоминание об ошибке вывело меня из оцепенения, словно включило счетчик, повернуло какой-то рубильник.
— Лика, пора сматываться! Пока почтенная публика балдеет от стихов, самое время покинуть этот балаган.
24
Иннокентий Анненский.
— Погоди, я хочу досмотреть, чем дело кончится.
— Ну уж нет! Хорошенького понемножку!
Теперь уже я ухватил ее за руку и поволок по галерее туда, где, по моим расчетам, должен был находиться выход на парадную лестницу, ведущую к главному входу.
Лика последовала за мной неохотно, похоже, вопли господина Мамелюкина ввели ее в ступор, но постепенно к ней стала возвращаться ясность мысли, и она прибавила шагу.
Мы бесшумно неслись по длинной галерее, а над нами гремело и грохотало:
Кличу я: «Мне страшно, дева,
В этом мороке победном
Медноскачущего гнева!»
А Сивилла: «Чу, как тупо
Ударяет медь о плиты…
То о трупы, трупы, трупы
Спотыкаются копыта…» [25]
Черной жутью повеяло на меня от этих стихов, и я подумал, что не случайно, ох не случайно господин Мамелюкин занялся мелодекламацией! И вспомнились мне строки, написанные, кажется, Георгием Ивановым:
Это черная музыка Блока На сияющий падает снег…25
Вячеслав Иванов.
Именно «черная музыка» была в декламируемых господином Мамелюкиным стихах, выбранных из великого множества других с толком, чувством, расстановкой. И могли они, похоже, и впрямь заменить заклинания, поскольку при всем своем неверии во всякую магию-шмагию я все же ощутил некие вибрации, пронизывающие пространство зала. Они становились все отчетливее, нарастали, словно невидимые волны леденящей энергии прокатывались по нему, вызывая чувство безысходности и мурашки на теле…
А господин Мамелюкин все не унимался:
…И день настал, и истощилось Долготерпение судьбы, И море с шумом ополчилось На миг решительной борьбы… [26]Мы добежали до конца галереи, свернули налево и увидели распахнутые двери, ведшие на центральную лестницу.
— Ну, слава богу! — пробормотал я. — Надеюсь, охранников тоже пригласили на представление и нам удастся уйти отсюда по-английски.
Надеждам моим не суждено было сбыться.
26
Приписывают Лермонтову.
Едва мы ссыпались по лестнице, как от входа в зал к нам устремились два охранника в камуфляже:
— А вот и наши голубки!
После недолгого и бесславного сопротивления — увы, я не владею никакими видами борьбы, а дрался в последний раз, помнится, в девятом классе, но это, право же, не в счет, — нас с Ликой сковали наручниками. После чего приволокли в зал, и мы успели услышать:
…глубина, Гранитом темным сжатая. Течет она, поет она, Зовет она, проклятая… [27]27
Александр Блок.