Возвращение на Остров Мечты
Шрифт:
Видимо, ночные приключения Ринара не утаила.
— Не волнуйтесь, тетушка, я надолго ее не оторву. А минутку уделить требуется.
— С чего это вдруг? — Распетушившаяся Марика бесстрашно наседала на гостя и не пытаясь соизмерять силы. — Оставь ты ее, негодник, в покое! И забудь ты…
— Матушка! — Ринара в строгом черном облачении возникла на пороге. — Не тратьте силы зря. Если молодому человеку нужно, я переговорю с ним.
Старуха с сомнением покосилась на дочь, затем на Шагалана и, бормоча что-то под нос, возвратилась к своему белью.
— Пойдем.
Девушка спустилась во двор и направилась
— Чего ты хотел? — Она развернулась навстречу юноше.
Шагалан с невольным удивлением рассматривал это лицо. Бледное, с обострившимися чертами, бескровные губы, тщательно упрятанные под платок рыжие пряди. И стылые, отрешенные глаза. Нечто похожее он заметил уже тогда, лишь окончательно стихли страстные стоны и воспаленное дыхание. Казалось немыслимым резко перейти от нежной доверчивости к студеной замкнутости, однако случилось именно такое. Чудесный цветок раскрылся на считанные минуты, подарил свою обворожительную красоту и ласку ночному небу, после чего немедля затворился вновь. Возможно, навсегда. Тогда Шагалан понадеялся, что время и внимание излечат эту изломанную душу, что единожды преодоленный рубеж обречен рухнуть. Пожалуй, он ошибался. Сейчас перед ним был чужой человек, еще не всецело враждебный, но отстраненный, взявший под жесткий контроль несдержанные сердце и плоть. Тем печальнее, что человек этот оставался по-прежнему невероятно дорог.
— Зачем ты хотел меня видеть? — ровным, бесцветным голосом повторила Ринара.
Юноша замешкался, подбирая слова.
— Мы уходим. Завтра на заре.
— Так скоро? — Облачко тревоги над непробиваемым ледяным панцирем.
— Только я и Кабо. Остальные начнут чуть позже.
— А-а, понятно. Что ж, счастливого пути.
— И все?
— Ожидал чего-то большего?
— У меня вроде были на то основания.
Ринара опустила голову, потянула платок, пряча бросившийся к щекам румянец.
— Не было ничего. Слышишь, между нами там ничего не произошло! А впрочем… думай, как пожелаешь, Шагалан. Гордись подаренным тебе целомудрием или забудь о нем, мне все равно. Для меня та ночь в прошлом и будущего не имеет.
— Уже успела раскаяться?
— Раскаяться нехитро. Грех мой, без спору, серьезен, и наказание положено суровое. Но я приму его спокойно, поскольку знала, на что шла. Ведь ради великой цели мы все в лагере совершаем сделку с лукавым: и я, и мать, и отец, и господин Иигуир, мир его праху. За все рано или поздно расплачиваются… Возможно, и тяжкая кончина мессира — его плата. Свобода родины стоит дорого, чья-то невинность здесь — сущий пустяк, если хоть капельку поможет.
— Пытаешься сказать, — усмехнулся юноша, — будто там, в кустах… выполняла свой долг? В таком случае, замечу, предавалась ты этому с огромным вдохновением. Подбодрила воина перед опасным походом? Зачем же тогда останавливаться, милая? Кругом масса неободренных. Зейна трудится день и ночь, твоя помощь приспела бы очень кстати.
— Прекрати, Шагалан! — Лицо девушки пылало, но глаза сверкнули яростью.
Разведчик вздохнул.
— Врешь ты все. Ищешь оправдания тому, что в них не нуждается. Прикрываешь естественные, чистые порывы разговорами о самоотверженном служении. И со мной ты была по-настоящему искренна лишь однажды — там, в зарослях, где мы…
— Прекрати! — прошипела Ринара, бледнея. — Ты вызвал меня только для того, чтоб изрекать эти гадости?
— Нет, не для того. — Юноша извлек хоронившийся за пазухой увесистый кожаный сверток, перетянутый веревкой.
— Что это? — с опаской отступила девушка.
— Единственная моя личная вещь. Остальное уношу с собой на войну, а тут… — Он отогнул уголок кожи, обнажив край желтого пергамента. — Тут записи и путевые дневники мессира Иигуира, кажется, еще картина какая-то. Завещал мне их накануне смерти. Не поручусь, что там много ценного, не успел разобраться, но все-таки последняя память о великом человеке. Я бы просил сохранить до моего возвращения… или вообще…
Ринара нерешительно приняла в руки сверток, заглянула внутрь. И чуть не отбросила ношу.
— Там… там… непонятное! Тарабарщина… или колдовские заклинания! Всемогущий Творец! Ты уверен…
— Не волнуйся так. — Шагалан удержал ее за руку. — Мессир Иигуир просто шифровал свои записи, даже сочинил особый код. Обычное дело, когда не желают посвящать всех подряд в сокровенные мысли.
— И ты… — подозрительно покосилась Ринара, — способен это читать?
— Разумеется, учитель передал мне ключ.
Лишь теперь девушка почувствовала касание горячей ладони и поспешно отдернула руку.
— Знал, что мне предложить, хитрец, — сердито заметила она. — От этого за милю разит серой, однако память о мессире дорога мне не меньше… Мать будет жутко недовольна… придется прятать от нее. — Подумав, девушка скинула черный платок и завернула сокровище. Рассыпавшиеся волосы мигом оживили ее лицо. — Я сохраню записи. Только почему ты выбрал именно меня? У отца получилось бы лучше.
— Господин Беронбос слишком рвется в бой, рискует впутаться в какую-нибудь заварушку и здесь. Во-вторых, — Шагалан прищурился, — логично доверить ценность самому близкому человеку. И наконец… вряд ли твой отец напутствовал бы меня прощальным поцелуем.
— Не дождешься, — фыркнула Ринара.
— Неужели не тянет?
— Забудь об этом, воин. И матушка в нашу сторону поглядывать начала.
— Вот в это верю, смущает. А в то, что безразлично отпустишь в пекло, — нет.
— Можешь верить во что заблагорассудится, коль Истинная Вера тебе чужда. Я же, следуя заветам Пророков, буду молиться за успех похода, за все ваши мятущиеся души… И за твою в том числе…
— За мою наравне с прочими? — не унимаясь, подступил Шагалан. — Или все-таки особенно?
Девушка в смятении оглянулась на замершую вдали мать, на юношу, опять на мать. С трудом сдерживая тяжелое дыхание, принялась возиться со свертком. Внезапно бросила никчемное занятие, порывисто шагнула к юноше, ткнулась легонько губами в щеку, обдав терпким жаром.
— Особенно, — едва слышно выдохнула на ухо.
И тотчас, оторвавшись от него, не оборачиваясь, быстро, почти бегом, устремилась обратно к кухне. Деяние смелое — не приходилось сомневаться, что Марика устроит дочери хорошую взбучку. Приходилось, однако, гадать, что подвигло девушку на это: душевная привязанность либо непомерное чувство долга. Верить хотелось в первое.