Возвращение на родину
Шрифт:
Уайлдив промолчал: было ясно, что он именно это и предполагал.
– Нет, ты в самом деле думал, что я уже считала тебя женатым? повторила она с жаром.
– Вот как ты несправедлив ко мне! Честное слово, мне даже трудно себе представить, что ты мог такое про меня подумать!.. Дэймон, ты не стоишь моей любви - я это понимаю и все-таки люблю... Но все равно, пусть! Видно, и эту обиду придется снести от тебя.
– И, видя, что он не пытается оправдаться, она добавила с тревогой: - Скажи - ведь правда ты был не в силах меня покинуть и теперь опять будешь любить меня по-прежнему?
– Ну понятно, а то зачем бы я пришел?
–
– Он мрачно смотрел на нее.
Она поймала его взгляд и, откинув шаль, так что свет от костра озарил ее лицо и шею, сказала с улыбкой:
– Во всех твоих путешествиях видал ты что-нибудь лучше?
Юстасия была не из тех, кто идет на риск, не имея уверенности в победе. Все еще глядя на нее, он сказал негромко:
– Нет. Не видал.
– Даже у Томазин Ибрайт?
– Томазин милая и простосердечная девушка.
– Что мне до нее!
– воскликнула она, вдруг вспыхнув гневом.
– Какое она имеет значенье? Сейчас есть только ты и я, и больше ни о ком не надо думать.
– И, глядя на него долгим взглядом, она продолжала уже спокойно, но с прежним таинственным жаром в голосе: - Неужели я должна исповедаться тебе в том, что женщины всегда скрывают? Признаться, какой несчастной я чувствовала себя два часа назад, когда думала, что ты женился на ней?
– Прости, что я причинил тебе боль.
– А может, это не только из-за тебя, - сказала она с лукавой усмешкой.
– На меня иногда находит. Должно быть, это у меня в крови.
– Ипохондрия,
– Или это оттого, что кругом все так мрачно. Когда я жила в Бедмуте, мне всегда было весело. О, счастливые, счастливые дни в Бедмуте! Но теперь и на Эгдоне станет веселее.
– Надеюсь, - хмуро ответил он.
– Ты понимаешь, вечная моя возлюбленная, какие последствия будет иметь твой сегодняшний призыв? Я опять буду приходить к тебе на свиданья на Дождевой курган.
– Конечно.
– А ведь когда я шел сюда, я имел твердое намерение попрощаться с тобой раз и навсегда и больше уж никогда не видеться.
– Ты, кажется, считаешь, что я должна еще благодарить тебя за это? сказала она, отворачиваясь; негодование проступило в ее чертах, как подспудное пламя.
– Можешь приходить на курган, если тебе угодно, но меня там не будет; можешь звать меня, но я не услышу; и соблазнять меня своей страстью, но я тебе не предамся!
– Ты это и раньше говорила, душенька. Но такие, как ты, редко держат слово. Да и такие, как я, тоже.
– - Вот что я получила за все свои старанья, - прошептала она с горечью.
– И зачем только я пыталась тебя вернуть? Знаешь. Дэймон, иногда у меня в душе словно борются два чувства. Бывало, ты меня обидишь, а я потом успокоюсь и думаю: "Да что же это я держала в объятьях - человека или клок тумана?" Ты хамелеон, Дэймон, и сейчас показываешь мне свою самую дурную окраску. Уходи, или я тебя возненавижу.
Он несколько секунд рассеянно смотрел в сторону Дождевого кургана, потом сказал таким тоном, как будто все это его очень мало трогало:
– Да, пойду уж домой. Так ты хочешь меня видеть?
– Если ты признаешься, что не женился на ней потому, что меня любишь больше.
– Это, пожалуй, была бы плохая политика, - сказал он с улыбкой.
– Ты слишком бы ясно увидела пределы своей власти.
– Нет, ты скажи!
– Да ты же сама знаешь.
– Где она теперь?
– Не знаю. И вообще не хочу сейчас говорить о ней. Я не женился, я пришел, послушный твоему зову. Довольно с тебя и этого.
– А я зажгла костер просто потому, что мне было скучно и я подумала: все-таки это маленькое развлеченье - восторжествовать над тобой, вызвать тебя из мертвых, как эндорская волшебница вызвала Самуила. Я решила, пусть он придет - и вот ты пришел! Я доказала свою власть. Полторы мили сюда да полторы обратно - три мили в темноте ради меня. Это ли не доказательство власти.
Он покачал головой.
– Я слишком хорошо знаю тебя, моя Юстасия, слишком хорошо! Нет ни одной нотки в твоем голосе, которая не была бы мне знакома. Это горячее сердечко не могло холодно сыграть со мной такую шутку. Я видел в сумерках какую-то женщину на Дождевом кургане. По-моему, я позвал тебя еще раньше, чем ты меня.
Угли былой страсти теперь уже явно разгорались в Уайлдиве. Он наклонился к ней, словно хотел прижаться лицом к ее щеке.
– О нет, - непримиримо сказала она, переходя на другую сторону угасшего костра.
– Что это тебе вздумалось?
– Можно поцеловать твою руку?
– Нет.
– А пожать?
– Нет.
– Ну так я обойдусь без того и без другого и просто пожелаю тебе спокойной ночи. Прощай! Прощай!
Она не ответила, и с церемонным поклоном, достойным учителя танцев, он исчез в темноте за прудом - там, откуда и появился.
Юстасия вздохнула; и это не был легкий девичий вздох, он потряс ее всю, как лихорадочная дрожь. Когда луч разума, словно сноп электрического света, выявлял перед ней все несовершенства ее возлюбленного - что иногда бывало, ее всякий раз пронизывала эта неудержимая дрожь. Но через мгновенье свет угасал, и она снова любила. Понимала, что он играет с ней, и все же его любила. Она разбросала полуистлевшие головешки и немедля ушла в дом. Не зажигая света, поднялась к себе в спальню. В темноте, пока она раздевалась, слышен был шелест сбрасываемой одежды и все такие же тяжелые вздохи. И когда она спустя десять минут уже лежала в постели, ее даже во сне по временам сотрясала дрожь.
ГЛАВА VII
ЦАРИЦА НОЧИ
Юстасия Вэй заключала в себе сырой материал божества. После небольшой подготовки она могла бы с честью занять место на Олимпе. В ней жили все страсти и стремления, какие подобают образцовой богине, то есть именно те, которые не вполне подобают образцовой женщине. Если бы можно было на время отдать землю и человечество ей во власть, если бы прялка, веретено и ножницы были вручены ей с правом распоряжаться ими, как она пожелает, мало кто заметил бы эту смену правительства. В мире все осталось бы по-старому: то же неравенство жребия - несчетные милости одному и пренебреженье другому, та же слепая щедрость вместо справедливости, те же вечные противоречья, то же беспричинное чередование ласк и ударов, которые мы и сейчас терпим.