Возвращение на родину
Шрифт:
– Это я нарочно для вас сделал, мэм.
– Спасибо, - торопливо ответила она.
– Но теперь я хочу, чтобы ты его погасил.
– Он скоро сам догорит, - сказал несколько разочарованный Чарли. Разве не жаль вам его раскидывать?
– Не знаю, - сказала она с сомнением.
Они стояли молча; тишину нарушало только потрескивание пламени. Наконец, поняв, что ей не хочется разговаривать, Чарли неохотно ушел.
Юстасия осталась стоять по сю сторону насыпи, глядя на огонь, намереваясь вернуться, но все еще медля. Если бы она не была сейчас склонна равнодушно относиться ко всему почитаемому богами и
И пока она стояла, она услышала звук. Плеск камня, упавшего в воду.
Если бы этот камень ударил ее прямо в грудь, сердце ее не могло бы дрогнуть сильнее. Ей уже приходила в голову мысль о возможности такого ответа на знак, который бессознательно подал Чарли, но так скоро она его не ожидала. Уайлдив не терял времени! Но как он мог подумать, что она сейчас, в ее положении, захочет возобновить эти тайные встречи? Воля уйти, желание остаться боролись в ней, и желание возобладало. Правда, сверх этого она ничего не сделала, не позволила себе даже подняться на вал и посмотреть. Она осталась недвижима, не шевельнув ни единым мускулом, не подняв глаз, ибо, подними она лицо, его озарил бы свет от костра. А Уйалдив, может быть, уже смотрел сверху.
Раздался вторичный плеск в пруду.
Почему он стоит там так долго, не подходит и не смотрит через вал? Любопытство победило; она поднялась на одну-две земляных ступеньки, проделанных в насыпи, и выглянула.
Перед ней был Уайлдив. Бросив второй камень, он пошел к насыпи, и теперь огонь от костра озарил лица обоих, разделенных по грудь земляной преградой.
– Я его не зажигала!
– поспешно воскликнула Юстасия.
– Его зажгли без моего ведома. Не переходи, не переходи сюда!
– Ты все время жила тут, а мне ничего не сказала! Ты ушла от мужа. Боюсь, нет ли тут моей вины?
– Я не впустила его мать, вот в чем дело.
– Ты не заслужила того, что на тебя обрушилось, Юстасия. Ты в большом горе: я это вижу по твоим глазам, по складке рта, по всей внешности. Моя бедная, бедная девочка!
– Он перешел на другую сторону насыпи.
– Ты беспредельно несчастлива!
– Нет, нет, не совсем...
– Это зашло слишком далеко, это убивает тебя, - я же вижу!
Ее обычно спокойное дыханье участилось от этих слов.
– Я... Я...
– начала она и вдруг разразилась судорожными рыданьями, потрясенная до глубины души нежданным голосом жалости - чувства, о котором применительно к себе она уже почти забыла.
Этот внезапный приступ слез был неожиданностью для самой Юстасии; не в силах с ним совладать, стыдясь его, она отвернулась, хотя этим ничего не могла скрыть. Она рыдала неудержимо; потом слезы приостановились, она стала спокойнее. Уайлдив подавил желание ее обнять и стоял молча.
– Не стыдно тебе за меня, я ведь никогда не была плаксивой!
– сказала она слабым шепотом, отирая глаза.
– Почему ты не ушел? Я не хотела, чтобы ты все это видел, это слишком меня разоблачает.
– Ты могла не хотеть, чтобы я видел, потому что все это причиняет мне такую же боль, как тебе, - взволнованно и с уважением проговорил он.
– Но разоблаченье - такого слова нет между нами.
– Я не посылала за тобой, не забывай этого, Дэймон; я в большом горе, но я не посылала за тобой! По крайней мере, как жена, я вела себя честно.
– Ничего - я все-таки пришел. Ах, Юстасия, прости мне все зло, что я тебе сделал за эти два прошедших года! Я вижу теперь все яснее, что это я тебя погубил.
– Не ты. Это место, где я живу.
– Великодушие подсказывает тебе эти слова. Но нет, виновник - я. Я должен был либо сделать больше, либо не делать ничего.
– Как это?
– Не надо было совсем тебя трогать или, если уж начал, то идти до конца и удержать тебя. Но, конечно, теперь я не имею права об этом говорить. Я только одно спрошу: что я могу сделать для тебя? Есть ли что-нибудь на земле, что человек может сделать, чтобы ты стала счастливее? Если есть, я это сделаю. Приказывай, Юстасия, - все, что в моих силах, будет выполнено. И не забывай, что я теперь стал богаче. Ведь есть же что-нибудь, чем можно спасти тебя от этих мучений! Такой редкий цветок среди такой дичи - мне просто жаль это видеть! Нужно тебе что-нибудь купить? Хочешь куда-нибудь поехать? Хочешь совсем бежать отсюда? Только скажи, и я все сделаю, чтобы положить конец этим слезам, которых не было бы, если бы не я.
– Я замужем за другим, и ты на другой женат, - тихо сказала Юстасия, и помощь с твоей стороны назовут нехорошим именем...
– Ну, от клеветников не убережешься. Но ты не бойся. Каковы бы ни были мои чувства, клянусь тебе честью, что я ни словом, ни поступком их не проявлю, пока ты сама мне не позволишь. Я знаю свои обязанности перед Томазин, так же как знаю свои обязанности перед женщиной, с которой поступили несправедливо. В чем я могу тебе помочь?
– В том, чтобы мне уехать отсюда.
– Куда ты хочешь поехать?
– У меня кое-что намечено. Если ты поможешь мне добраться до Бедмута, дальше я сама справлюсь. Оттуда ходят пароходы через Ла-Манш, а там я могу проехать в Париж, где я хочу быть. Да, - умоляюще проговорила она, - помоги мне добраться до Бедмутской гавани, так чтобы не знал ни дедушка, ни мой муж, а все остальное я сама сделаю.
– Но можно ли спокойно оставить тебя там одну?
– Да, да. Я хорошо знаю Бедмут.
– Хочешь, чтобы я с тобой поехал? Я теперь богат.
– Она молчала. Скажи "да", милая!
– она все молчала.
– Ну хорошо, дай мне знать, когда захочешь уехать. До декабря мы будем жить на старом месте, потом переберемся в Кэстербридж. До тех пор я в твоем распоряженье.
– Я подумаю об этом, - торопливо проговорила она.
– Могу ли я по чести обратиться к тебе, как к другу, или должна буду соединиться с тобой, как с любовником, - вот что мне еще нужно решить. Если я захочу уехать и соглашусь воспользоваться твоей помощью, я подам тебе знак как-нибудь вечером ровно в восемь часов, и это будет значить, что ты в ту же ночь в двенадцать должен быть наготове с лошадью и двуколкой, чтобы отвезти меня в Бедмут к утреннему пароходу.
– Буду смотреть каждый вечер в восемь часов, и никакой знак от меня не ускользнет.