Возвращение Никкасу
Шрифт:
Оборотень мгновенно перешел к активным действиям — прыгнул вперед, на пожилого чародея. Зверя откинуло назад, от удара о магический щит. Чародей, правда, тоже покачнулся. Его необычная защита не смогла полностью погасить энергию прыжка. Хотя, благодаря каплям воды она оказалась вполне эффективна против животного, обладающего иммунитетом к магии.
Пассажир, очевидно, не ожидал такого — он на секунду растерялся. Это его, в общем, и сгубило. Молодой воин быстро подскочил к пассажиру, и ударил мечем. Тот отскочил от слабого универсального щита, которым прикрывался от сканирования пассажир. Но воин не ограничился одним ударом — он нанес серию быстрых ударов. И на каком-то из них, пассажир, начавший формировать какое-то заклинание магии Крови, прервался и судорожно начал наполнять почти истощившийся щит.
А в это время оборотень, несколько раз отброшенный защитой пожилого чародея, переключил свое внимание на другой объект — воина. И вот тут уже воин потерпел сокрушительное поражение — упал с развороченной грудью. Но победу оборотень праздновал недолго — пожилой чародей расплел свою странную защиту из водяных капель. Она вытянулась в длинную и широкую ленту, и обвила зверя. Тот недоуменно рыкнул, когда его крепко спеленало. Вот только чародей на этом не ограничился… и повинуясь его жесту, лента начала стягиваться все туже и туже. Жалобный рев оборотня прервал треск его костей и хлюпающий звук, когда его просто смяло в сплошной ком. А потом покрасневшая лента вернулась к своему хозяину, вновь образуя защитный кокон вокруг него. Но красной она оставалась недолго — частички воды каким — то неведомым образом растворили в себе кровь оборотня, и снова стали прозрачными. Оставшийся в живых чародей подошел к лежавшему воину. И невольно содрогнулся, потому что грудь его соратника представляла собой ужасное зрелище… легкая кольчуга была разорвана, и в образовавшуюся дыру проглядывала мешанина из костей, и живых тканей. В одном месте даже было видно кусочек пульсирующего сердца. Чародей начал судорожно шарить трясущимися руками у себя на поясе. Но найти ничего не успел — сердце молодого парня, трепыхнувшись еще пару раз, остановилось.
Одаренный замер, глядя на воина. Две слезы скатились по его небритой щеке…
Корабль качнулся, и раздался скрип и треск сминаемого дерева. И крики. Одаренный очнулся. Кольцо дара монахов Никкасу проявилось в его ауре — уже не было нужды скрываться — эти люди сами подписали себе смертный приговор. Он пошел наверх, на палубу — там уже, похоже, разгорался бой.
… Капитан стоял на корме — там, где ему собственно и положено быть. Поэтому один из первых заметил, как корабль «смотрящих» развернулся, и очень быстро начал приближаться к ним. Тонторро почувствовал, как где-то глубоко внутри него что-то дернулось. «Не может быть…» — пронеслась в голове паническая мысль.
А тем временем корабль «смотрящих» разогнался уже так, что пенные буруны отходили с двух сторон киля. Мыслей о бегстве даже не возникало — это абсолютно бесполезно при таком превосходстве в скорости «смотрящих». Капитан заметил, что нос приближающегося корабля почему-то блестит металлом. Опытный моряк сразу понял, что он видит — это был таран. Тонторро овладело чувство безысходности, обреченности. Он уже видел, что судно «смотрящих» не собирается тормозить — а это значит, что они атакуют. Команда из семи матросов, капитана, боцмана Канго и полного мага Жинора не могла в принципе ничего противопоставить боевой команде «смотрящих», бывшей даже навскидку больше раз в пять, и это не считая подавляющего превосходства в чародеях… Так что здесь оставалось только не сопротивляться, сложить оружие и надеяться, что их оставят в живых, и что это какая-то чудовищная ошибка. Кстати, если бы это были пираты — то капитан бы уже кричал «Нападение!», и со своей командой готовился бы продать свои жизни подороже. Потому что участь выживших была незавидна — рабы. А тут робкая надежда все еще теплилась в душе капитана. Но свою Ласточку, похоже, Тонторро потеряет в любом случае.
А корабль «смотрящих» тем временем приблизился вплотную. Раздался треск и скрежет — это не сбавляющий скорости корабль ударил тараном шхуну. И застрял в ней. С палубы посыпались ловкие фигуры воинов.
— Не сопротивляться! Сложить оружие! — пришел в себя капитан.
— Сложить оружие! — продублировал его команду боцман.
Капитан с горечью увидел, что несколько матросов все-таки зарубили нападавшие, но потом прекратили — ведь никто не сопротивлялся.
И в этот момент дверь из каюты пассажиров вылетела, как от взрыва, и снесла двоих из воинов «смотрящих». И оттуда выплеснулось какое-то красноватое свечение.
— Вот с*ки! Я же говорил, не связываться с ними — громко выругался Канго.
Раздался свист, и воины «смотрящих» кинулись обратно, на свой корабль. С треском корабль подался назад, и точно так же продолжил двигаться, кормой вперед.
— С корабля! Прыгайте с корабля, идиоты! — раздался уже вопль Жиноры, и корабельный чародей первым сиганул за борт. За ним, с некоторым отставанием, последовали все остальные. А капитан, перед прыжком с кормы, успел заметить, что красноватое свечение догнало двоих матросов. И в этом месте стало гораздо ярче. А моряки рухнули как подкошенные. А дальше был оглушающий удар о воду… Кое-как отплевавшись от соленой воды, капитан что есть мочи поплыл от корабля.
«Прощай, моя Ласточка. Извини за все» — мысленно попрощался с кораблем Тонторро.
А свечение на корабле достигло своего апогея — теперь это был уже насыщенный, кроваво — красный цвет. И он начал отделятся от корабля, вытягиваясь в сторону ушедшего судна «смотрящих». В это же время от ушедшего корабля отделился пылающий огненный шар диаметром несколько метров. И полетел в Ласточку. Эдакое карающее солнце. Туманная полоса свечения дернулась, становясь на пути шара, но задержать не смогла — все-таки она была предназначена для атаки, а не для защиты. Огненный посланец достиг Ласточки. И грянул взрыв…
Вик:
Я продолжал работать с «проклятием». Благодаря эльфийскому преобразованию я не нуждался в еде, и спал всего по четыре часа в сутки. А все остальное время я работал над собой. Голова теперь у меня болела непрерывно от перенапряжения. Бывало, я даже терял сознание. Часто снова наваливалась апатия. В паре с дикой головной болью они действовали, конечно, очень подавляюще. Желание бросить, и сдаться у меня не просто появлялось — оно во мне поселилось на постоянное место жительство. Но максимум, что я себе позволял — это кратковременные перерывы на несколько минут, для расслабления. Единственное, что меня поддерживало — это разговоры, точнее, уговоры самого себя.
«Ну, ты же понимаешь, что нужно. Нужно, иначе ты сдохнешь. Надо. НАДО!.. Ты же обещал — помнишь, ты клялся самому себе? Я, Виктор, клянусь сделать все, чтобы побороть «проклятие Жизни». И что? Кто ты будешь, если не сдержишь слова? Червяк, слизняк. У тебя даже не останется имени — ведь если ты сдашься — значит, ты не Виктор, ты кто-то другой, тварь какая-то без имени…» — вот, подобными рассуждениями я отвлекал себя, впечатывая в свое собственное сознание невозможность отступить, прекратить.
Через некоторое время я почувствовал, что еще немного — и я сорвусь, что я просто сойду с ума. В условиях непрекращающейся нагрузки этот метод уже не срабатывал. Тогда я изобрел новый — в кратких перерывах я уже не уговаривал себя, я пытался расслабить свое сознание. Я перепробовал множество вариантов, пока не остановился на образе пруда. Этот пруд я хорошо помнил — ведь я сам его сделал в предгорьях Гномьих гор.
Крохотный, немного неправильной формы — один из его берегов обвалился. В длину он был около трех метров, а в ширину — немногим более полутора метров. Через пол года, как я там поселился, один из его берегов оброс непонятно откуда взявшейся осокой. Вода обычно в нем была неподвижна — и лишь в двух местах она текла — с одной стороны, откуда в него впадал крохотный ручеек, и с противоположной — откуда вытекал такой же. Дно у него было каменистое, и быстро промылось, обнажив черные камни, так что он казался черного цвета. И я представлял, чувствовал себя этим прудом. Вот в меня — пруд течет вода (я отождествляю ее с эмоциями, чувствами, переживаниями). В том месте, где они соприкасаются со мной, моя поверхность неспокойна — она бурлит. Но чуть — чуть дальше я спокоен, я даже ощущаю стабильность меня — воды. Моя поверхность отражает все вокруг, но она неподвижна. В другом месте из меня — пруда вытекает вода. Там она бурлит, пробираясь дальше по извилистому каменистому руслу, но я — пруд спокоен. Там, далеко, это уже не моя вода — это уже не я.