Возвращение Орла. Том 1
Шрифт:
Подъём в зияющую бездну по параболе был стремителен, поэтому само свидание бывало мимолётным, в том прямом смысле, что, едва оно начиналось, всё остальное уже летело мимо. Всего на какие-то несколько часов он становился исходным человеком, стоящим с Зовущим одесную, то есть вдруг понимал, кто он сам и зачем на этом свете, и что всё ещё возможно. Но Зовущий оказывался непрост: с каждым шагом навстречу он отдалялся и приходилось догонять, т. е. догонять.
Стакан в руке алкоголика – как зеркало, в котором отражается стоящий за спиной Бог. Алкаш идёт не к себе, не вперёд, а назад, к Богу за спиной, и
«Не гляди назад, не гляди…»
Догонял по стадиям: человек-душа (1–2 дня), сверхчеловек (1 день), бог (минут 15), человек философский (это уже вниз, 2–3 дня), человек-ум (1–2 дня), опять просто человек (минут 15), тут, в силу мощнейшей инерции падения, ниспадающим плечом параболы пробивалась стартовая человеческая отметка, пробивалась и лежащая под ней прямая на четверть четвертого, и следовали две постстадии – животного (неделя) и растения (до полного изнеможения и приезда санитаров). Что творилось в душе страдальца за этой трезвой чертой субъективной гнуси в четверть четвёртого – особенная тема. А когда после капельниц и страданий подорожника, выросшего-таки сквозь асфальт посреди тротуара, он возвращался (поднимался) на свою слабо нисходящую (четверть четвёртого!) гнусную линию, то наскоро замуровывал поспешными зароками все прораны в расхристанной душе, все входы и выходы из неё к привидевшимся богам, потом цементировал клятвами на партбюро и обещаниями жене, и бывал при этом так гнусно счастлив и настолько гнусно горд собою, что считал себя вправе сразу же начинать учить жить не только славный коллектив звездоносного РИУСа, НИИП, но и всё человечество. Человечеству-то повезло – Орликов, ядерщик, был невыездной, под подпиской, под колпаком и под легендой, а вот НИИП был обречён: более ярого и одновременно послушного председателя общества трезвости трудно было и представить…
В растительной же постстадии бывали краткие ренессансы, когда, после нарушения режима капельного орошения (глоток в полчаса), смерть под чёрным сапогом глумящегося божества казалась неизбежной, вдруг появлялся ангел и спасал. И откуда-то притекали немыслимые для растения силы, за краткие минуты, от силы за час-два – зимнее цветение! – в миниатюре воспроизводился параболический кульбит, но чем выше была его амплитуда, тем вероятней приземление уже в ином измерении.
Сейчас ангелом явился Африка, и амплитуда рецидива-ренессанса обещала быть высочайшей.
– В-в-вот э-т-то т-ты, Ж-же-же-ня, м-м-молодец…
Африка даже умилился – греют добрые дела душу, что и говорить, да и Орёл вдруг увиделся былинным страстотерпцем, этаким новым столпником, гаражником (гараж-то, с учетом стоящих в нём старых жигулей второй модели, потесней любой кельи будет, ведь седан, стакан на багажник не поставишь, и сам – бочком, бочком…), самовольно взвалившим на себя муку битвы с чертями, врагами русского человека, ведь и прошлые святые старцы-иноки ратились со своими бесами в келейках да землянках в одиночку, вызывали их на себя со всех округ, облегчая тем самым другим трудовое житие (и чертей на всех не хватает)… чем не борец?
Умом Африка понимал, что сравненьице не работает, хромовато, но душой полностью принимал равность мученичества, и себя видел каким-никаким, но участником подвига нового русского страстотерпца, это грело.
– Давай, давай, лечись. – И незаметно перекрестил баночку.
Пока Орликов «поправлялся», Африка рассказал ему про Зотова и про колхоз. Через пятнадцать минут Орликов, разделивший баночку на две дозы, уже не трясся и чуть порозовел.
– В колхоз, в колхоз, правильно, поедем, били-мыли, там воздух.
Было у Женьки опасение, что захочет гаражный узник завернуть за вещами домой, а там могла бы начаться затяжная курвская битва с женой, но Орликов сам замахал руками:
– Ни-и!.. у меня всё тут. – Жены он боялся больше парткома.
Поснимали с гвоздей какие-то шмотки, помог забраться разбалансированному бедолаге в люльку, сверху на него навалил сумки, свой рюкзак, старую гитару.
«До автобуса дотянет, а там уж умереть не дадут…»
– Полетели, били-мыли! – скомандовал из-под бутора ненадолго оживший Орёл.
В гараже у Африки
Тут собрались дивные ребята, все любят отечество, искусство, науку и водку, – больше ничего не любят!..
Пейте, господа!..
Вместе с Африкой не пили с утра и два командных красавца, Волков со Скурихиным – Поручик и Капитан. Оба выше среднего роста, стройные, правильнее бы сказать – ладные, но если красота Поручика как бы фокусировалась в его густых гусарских усах, то безусый Скурихин, Капитан, магнитил женские взгляды в первую очередь шикарными русыми кудрями, а уже как приложение к ним шли и голубые глаза, и исключительно правильные, но при этом живые, не картиночные черты лица. Маркиз Кюстин как будто о нём писал, путешествуя по России ещё сто пятьдесят лет назад: «…Мужчины чисто славянской расы отличаются светлым цветом волос и яркой краской лиц, в особенности же совершенством своего профиля, напоминающего греческие статуи. Их миндалевидные глаза имеют азиатскую форму с северной голубоватой окраской и своеобразное выражение мягкости, грации и лукавства…» [4]
4
Кюстин А. «Россия в 1839 году».
Оба выдвигались на своих «антилопах»: Поручик на белой «копейке», раритете семидесятого, первого года выпуска, отец ещё покупал, фронтовик-льготник, а Капитан на 968-м «ушастом», едва подсиненном белом, как глазное яблоко у индийского младенца, семьдесят второго года и после четырёх хозяев «запоре». Машины стояли около париновского гаража, вернее, его отца, старого механика Анисимыча, где проходил сбор команды, а заодно и дегустация, и задницы обоих автомобилистов, как и должно, торчали из-под капота «запора». Поручик, кулибин, кино-фото-вело-мото, ревнитель точности и механического порядка, что-то втолковывал Капитану про отношение к технике, Капитан же, такой фанатичной любовью к технике не отличавшийся, отвечал ему философски-уклончиво:
– Что машина? Человека Бог создал, и то он постоянно ломается, сбоит, дребезжит и из строя выходит, что ты хочешь от железа? – зная, что этим Поручика только подзадорит и тем самым, по проверенной стройотрядовской комиссарской привычке «инициировать человека», подтвердит его авторитет в технических вопросах.
Комиссар Скурихин стал Капитаном ещё лет десять назад, когда футбольная команда ядерного отдела выиграла институтский кубок, хотя в футбол, сказать по правде, он играл… ну, не лучше остальных. Просто за ним чувствовалась сила. И он был свой, ядерная кость. Чужого бы не призвали. Вообще, это из серии сказок, в которые не верят даже дети, чтобы в капитаны призвали чужого. Ни-ког-да. Только своего. Бедный Рюрик! Дети не верят, а целую страну взрослых дядей заставили. Народ, как правило, сам никогда не призовёт и не выберет чужого, потому что ему присущ сильнейший инстинкт свойства, который, собственно, и делает его народом. Правда, есть из этого правила три исключения, одно хуже другого: народ не спросили, народ одурачили и – народ не имеет этого инстинкта, т. е. он уже не народ. В прежние времена работал случай первый, в нынешние демократические – второй, и, так дело пойдёт, не за горами третий.
Но в маленьких командах, до которых никому нет дела, капитан всегда свой.
Капитан окончил МЭИ по специальности «Атомные станции и установки», но главным его институтским опытом было стройотрядовское комиссарство. Он восемь раз ездил в отряды – дважды уже после института, сначала в свой отпуск, который у атомщиков достаточно велик, а потом и вовсе по вызову из МГК ВЛКСМ, – и инерция этой увлекательной игры в строителя страны была столь мощна, что и в НИИП он влетел, как на стройплощадку Саянки, сразу присматриваясь, где тут носилки потяжелее. Из комиссара стал Капитаном, с привычными функциями организации вокруг себя активного и справедливого человеческого пространства.