Возвращение Орла. Том 2
Шрифт:
– А прошлое?
– Абсцисса в минус.
– И тоже со временем обзор шире?
– Разве не очевидно? Укорачивая прошлое, усекаем будущее. Лишая прошлого, лишаем будущего.
– И наоборот?
– Наверное. Хотя… – Николаич сдвинул под очками брови. – Обратные манипуляции не очевидны. Но, что совершенно точно, когда удлиняем прошлое, гарантируем себе будущее. Враги это знают отлично. И не дремлют: крадут чужое прошлое и удлиняют своё будущее.
– А я всё-таки думаю, что с прошлым всё гораздо сложнее и одновременно проще. Существует, как говорил один мой питерский друг, Великое Желание, живущее в глубинах сердца. Это желание вернуться домой, в наш предвечный дом,
– А Дарвин? – среагировал Африка на знакомое слово.
– Дитё. Ни один еврей ещё, Женя, не родился обрезанным. И не родится.
– А если родится? Что для эволюции несколько тысяч лет!
– Если родится, первый приму иудаизм.
– Кто тебя туда возьмёт…
– Тогда ислам. Только вряд ли. Не благоприобретённость, а богоданность.
– Вниз, вверх… ерунда, – остановил их перебранку Николаич. – Мы лезем на гору растущую… Вопрос один: быстрей она растёт, чем мы лезем, или мы всё-таки успеваем за ней?
– И это не вопрос. Она растёт нашим продвижением по ней.
Помолчали, дружно представив себе этакую Эверест-Белуху-Меру, которую по кругу облепили пять миллиардов человек и по-скарабейски тащат её с собой же на неё же.
– Тогда бы надо не с истории, а с праистории посмотреть, – заговорил немногословный Поручик: если уж он заговорил, и не на тему гаек, – прощай колея! – А что мы знаем о праистории? Ничего мы не знаем о праистории. А почему мы ничего не знаем о праистории? А потому, что это не наша праистория. Мы, недоумки, почему-то решили, что это наша планета, и не только сейчас, а всегда была наша, или, во всяком случае, создана была исключительно для нас. Пусть, думаем мы, миллионы лет жили тут всякие разные птеродактили и амебы, но готовил-то её Создатель – бог, провидение ли, природа – под нас, знал, что народится или вызреет такая порода двуногих красавцев, которые и будут её вечными хозяевами. Попробуй-ка нас в этом переубедить! А теперь прикинь: сколько наши исторические шесть тысяч лет от её четырёхмиллиардного возраста? Николаич, щёлкни-ка мозгой… Сколько? Миллионная доля! Миллионная! Какими же надо быть идиотами, чтобы тянуть на себя одеяло?
– Ты это к чему? – почуял подвох Николаич.
– Да к тому, что не про нас эта гол-лубая планетка. Мы жильцы временные, и скоро съедем. Нет, нас выгонят за неуплату. С позором, с брезгливым позором! Да, Земля, она вроде как галактическая гостиница со всеми удобствами. Вчера тут одни жильцы, сегодня другие. Нас пустили по ошибке… или по блату, кто-то за нас поручился, а мы не оправдали. Поселили в люкс, а мы нагадили кругом, побили, покрушили, и всё уповаем на поручителя – не выдаст, расплатится…
– А пирамиды?
– Это за предыдущими жильцами не всё прибрали или тоже за неуплату оставили… Нам-то, кроме скважин и свалок, и оставить нечего… Так что хорош попусту голову ломать – выпиз…т, и всё вам тут будущее…
Омут
Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету.
Как ведро воды в костёр вылил: все предыдущие рассуждения показались глупыми, даже водка, великий разбавитель глупости, не спасла от неловкости.
– Ладно, Сень, – пожалел друга Аркадий, – пока до заката время есть, пойдём-ка твою лужу процедим, может, там и вправду сомяра застрял. А то прошлое, позапрошлое…
Сматывал бредень и выговаривал Семёну:
– Удивляюсь я вам, умным: все один цвет ищете, каким бы время выбелить… или выкраснить, или вычернить… Я вот в Мещере, из окна бабкиного дома, наблюдал за дальним, за протокой Пры, некосным лугом. Вчера белый, снег сойдёт – уже чёрный. Через неделю зазеленеет – диво! Через две недели уж он жёлтый от одуванчиков, такой жёлтый – глаза режет, ещё две недели – и он опять белый, но уже другой, живой белизной. Отцвёл одуванчик – поднимается клеверок и мажет луг красно-коричневым, потом и он осядет, а поверх его вытянутся синие люпины… и так да нового снега цветовая чехарда. Кто на лугу главный? Какого он цвета? Время само себя рисует, никто больше. Русское поле это вам не английский газон… Лужа точно мелкая?
– Пацаны с корзинами трусов не мочили, правда, они по краям, а бурунило в серединке.
– Разберёмся. Груз бы потяжелее в мотню.
– Да вон трак. Слава богу, ты его к другому краю сети не привязал. Хорошо по дну протащит.
– Только пойдём по дороге, я через чащобу с ним не полезу.
Взобрались на высокий берег, к дороге. Аркадий оглянулся, словно кого-то хотел разглядеть на косе со стороны.
– Ты же чувствуешь, что кто-то на косе есть? Не постоянно… а когда вдруг исчезает, становится тоскливо, одиноко, хоть в омут. Чувствуешь?
– Кто? Бог?
– Да ну тебя! Но и не человек… или человек, которого не видно… сущность какая-то… тебе не кажется, что нас здесь не семь, а восемь?
– Нас и так восемь. Своего Михал Васильича не считаешь?
– Тогда девять.
– Может, это тот старик, что вчера на берегу появлялся? Ты его раньше видел? А как Сергей Иванович дёрнулся, заметил?
– Не, тот исчез и исчез, а этот… даже – это, если исчезает, то как будто свет выключают.
– Глючишь.
– А когда оно возвращается, всё наполняется смыслом… жутковатым, но смыслом.
– Знаю! Это Орля! Возвращение Орля.
– Кто такой?
– У Мопассана есть об этом… я же тебе рассказывал, «Орля» называется. Вспомни! Как раз – невидимая, неслышимая, в общем, даже и безвредная тварюга, правда, по ночам она вставала герою коленями на грудь, душила и высасывала изо рта жизнь.
– Ничего себе – безвредная!
– Это точно он, Орля. Он пил у него ночью воду и молоко.
– Так это, может быть, он и самогонку у нас раньше трескал? Надо тебе про него Виночерпию рассказать, а то ведь он чуть не чокнулся тогда от недостачи.
– Нет, вино Орля у Мопассана не трогал.
– У Мопассана не трогал, теперь запил. Наш Орёл тоже по месяцу, бывает, не трогает, а другой месяц за уши не оттащишь.
– Знаешь, откуда этот Орля появился? С трёхмачтового парусника, тот плыл по Сене аж из самой Бразилии, Мопассан на него засмотрелся, больно уж корабль ему понравился, белоснежный, немыслимо чистый, весь сверкающий. А на корабле, оказывается, плыл этот Орля – в Бразилии он свёл с ума целую деревню и возвращался в Руан, зацепился за восхищённый взгляд и перебрался по нему, как по лучу, в Мопассана.