Возвращение Орла
Шрифт:
От их появления в дальнем углу вороны сорвались с мест, показалось – с хохотом.
«Врёшь, врёшь – боимся, боимся, ещё как боимся, и так глубоко от этой боязни в стакан залезли, что уже и разглядеть не можем своего страха. И – не живём! Не живём! Боимся. Жён у нас, считай, уже нет, детей – по одному, то есть, почти тоже нет, дела, своего дела, ради которого можно и жить, и умереть – и в помине нет, да и жить нам, по сути, негде… только хань трескать! Живые покойники, именно – покойники, настоящие, а эти… эти не покойники, эти… оставленники, души их оставили… покинутники,
И теперь показалось, что лица с ржавых в подтёках времени фотографий смотрят на него не просто с укором, а с брезгливым осуждением. «Как сквозь строй…». Даже ускорил шаг.
– И зачем все эти камни, портретики… – стряхивал с себя подёргиванием плеч паутинки взглядов, – умерли и умерли, что теперь…
– Стыдно? – чуть заметно усмехнулась Катя. – В том-то и дело, что не умерли, и слава богу.
– Как это – не умерли?
– Боги так просто не умирают.
– То боги.
– Для русских боги – это предки. Потому и памятники. Раньше были столпы с вырезанными ликами, молились им на капищах, теперь молимся вот им.
– Поминаем, не молимся.
– А вон посмотри.
Катя кивнула в сторону, где через два ряда за синенькой оградкой сидела лицом к ним нестарая женщина. В как будто привязанном к невидимой точке взгляде не было скорби, даже грусти, казалось, она просто смотрела в невидимое Семёну и Кате зеркало.
– Поминает или молится? – а после согласительного вздоха Семёна добавила, – да ты сам всё понимаешь, просто… просто стыдно стало, признайся. В пивной не стыдно, а на кладбище стыдно. Боги…
Дошли по тропке до самого конца кладбища, появились недавние захоронения, свернули направо и стали искать табличку с Пономарёвым Сергеем Ивановичем. Не было. Не было и поваленной ветлы.
– Может сразу надо было направо, а потом – налево?
– Пойдём сейчас направо.
Через четыре могилки уткнулись в свеженькую. На перевёрнутом ведре рядом с песчаным бугорком сидел вчерашний мальчишка, тапочки, в руках вратарская кепочка. На бугорке пластмассовым венок, простой деревянный крест и фанерная табличка «Кудина Марфа Ефановна». И цифры после чёрточки: – 11/05/88.
– Как же… – в непонятном для Семёна недоумении произнесла Катя и остановилась, опустив руки.
– Мать? – спросил Семён, как-то сразу проникнувшись сочувствием.
Паренёк поднял голову. Под носом следы размазанных соплей, но глаза сухие.
– Бабуня.
– Бабушка, – проговорил Семён соболезнующим голосом.
– Бабуня, – поправил малец, – бабушка когда ещё умерла… вон там лежит, кивнул в сторону выхода.
– Прабабка, значит?
– Бабуня, – повторил ещё раз, как бестолковым ученикам учитель, и как-то не по-детски пошутил, – прабабка ей была правнучкой.
– Сколько ж её лет… было? – удивился Семён.
Мальчишка пожал плечами.
– Много.
– А родители… мать жива?
– Да-а… – махнул рукой, да так красноречиво, что Семён прямо-таки услышал недавнее Катино: «пьянство – это маленькая смерть…». И ещё вспомнил, из Стругацких, кажется, что родители двенадцатилетнего ребенка – это всегда существа довольно жалкие, обремененные кучей забот.
Семен вспомнил вчерашнюю встречу, прикинул: умерла 11-го, значит, хоронили 13-го, как раз вчера. А Катя всё не отмирала.
– Деньги были нужны?
– Как не нужны…
– Тебя зовут как?
– Стёпкой.
– Её Катей…
– Знаю.
– А я… Семён.
Малец посмотрел на него подозрительно. «Какой же ты Семён?» – читалось в его взгляде.
– Как же… я не знала? – выговорила наконец Катя.
– Бабуня не велела трепать, – сказал пацан.
– Ты, Стёп, после обеда приходи ко мне… в музей, посмотрим твою медальку.
– Вчера надо было.
– Ну, ты так приходи… чаю попьём.
Не вставая, паренёк умудрился посмотреть на них сверху вниз и ничего не ответил. Семён почему-то почувствовал себя недорослью, обернулся через несколько шагов – пацан всё так же сидел на ведре, но теперь показался Семёну маленьким старичком.
– Не пойму я их тут… Сергей Иванович, дед – наивный, как дитя… ты же его знала. А это дитя, мудрое, как старик… Знаешь, у этрусков было таинственное существо – Таг, с лицом ребёнка и мудростью старика. Оно было первоисточником их религии откровения, а появилось из недр земли. И китайский Лао-Цзы переводится, как старик-ребёнок, он родился уже с седыми волосами. Оба верили в существование островов блаженства, где растёт трава бессмертия. Вот и этот Стёпка… Нет, детей сейчас так не называют, что-то тут не настоящее.
Ещё немного походили между последними рядами, но своего Пономарёва так и не нашли. Катя после встреч с мальчишкой туго молчала, Семён больше не мешал её странному переживанию, ни о чём не спрашивал, несколько раз только пробурчал как бы самому себе:
– С Ниной Ивановной надо приехать, покажет.
Имена
Что в имени тебе моем?.
А. С. Пушкин
Возвращаться сразу не хотелось, Катя, похоже, ждала, когда выйдет мальчишка, но того всё не было и не было. Немного прогулялись. По краю кладбища росли чистотел и крапива, а через колейную дорожку шелковистое поле зелени с весёлыми жёлтыми пятнами одуванчиков. Бегали с деловым видом собаки, невдалеке паслись коровы, и – вороны, вороны, вороны.
– Вот были имена: Марфа Ефановна, – попробовал разрядить Семён, – песня! Не слышал такого имени – Ефан. Нерусское… или, наоборот, такое русское, что уже и нерусское.
– Русских имён теперь нет, – неохотно отвечала Катя.
– Да уж, Иванами мало кого называют, одни евреи, чтоб подстроиться, чем, кстати, себя и выдают.
– Иван как раз самое нерусское. Означает «помилованный иудейским богом». Семён, кстати, тоже еврейское. Степан, – кивнула в сторону кладбища, где остался мальчишка – латинское… а русских нет. У любого западного славянского народа славянских имён полно, а у нас шаром покати.