Возвращение под небеса
Шрифт:
Тогда, до 2018-го года, у людей было всё, чего только можно было пожелать на сегодняшний день: необыкновенные технологии, ресурсы, защищённость, а главное — прекрасный, здоровый и цветущий мир вокруг.
Но люди тех лет не видели правды — они купались в сладкой, но гнилой насквозь карамели лжи, капитализма и потребительства, они хотели всё больше и больше грязи — власти, денег, разврата и ненависти…
Они хотели войны.
Я родилась спустя тридцать лет после окончания вооруженного конфликта, ставшего апофеозом людской ненависти и растлевающего
И к моему великому счастью, я родилась в стране, которая и по сей день не переставала поддерживать истинные стремления и ценности жизненного пути человека.
Я родилась на великой земле… в одной из самых сильных духом и могущественных держав мира, в моей России.
Ещё до войны, и в худшие времена после неё, здесь всегда оставались люди, которые боролись за ту святую ценность, которую пыталось поглотить болото нескончаемого потребительства. И каждый из этих людей боролся до последнего…
Но война была неизбежной. И на сегодняшний день от мира осталась только тень. Тишина и холод легли на могилы тех, кто воевал и на могилы тех, кто пытался творить мир.
Тридцать лет спустя под тенью некогда цветущего мира родились и я, одна из «постъядерных детей».
Я всё время вспоминала последние минуты, проведённые в городе…
Уже минуло пять лет, а я до сих пор каждый день погружалась в тот вечер. Я почти ощущала мои слёзы на щеках в те минуты, когда я гуляла у моего любимого фонтана, украшенного мраморными изваяниями.
О, как я любила это место!
Мы часто здесь гуляли с Крэйном. Иногда, когда Антон был занят, я одна прогуливалась вокруг ниши для воды, разглядывая потемневшие от времени, но всё такие же прекрасные изваяния маленьких лебедей и маленьких амуров, что украшали фонтан.
Я вспоминала, и почти видела усадьбу светлейшего князя Петра Васильевича Лопухина, о котором мне так много рассказывал дядя Миша. Я почти видела изогнутые старые лавочки, расставленные вдоль широкой аллеи и великолепный главный особняк, возвыщающийся неподалёку.
Особняк, в длинных окнах которого теплились вечерние огни, касающиеся свои теплом высоких белых колонн и старых разбитых ступеней у парадного подъезда.
Я почти снова прощалась с Крэйном…
Каждый раз. Каждый день.
Несмотря на то, что я была совсем малюткой, когда покидала мой дом, эти воспоминания врезались в мою память, казалось бы, навечно.
Я сидела на изогнутой деревянной лавочке на моей любимой аллее у фонтана. Было сыро, близился конец лета, а это было холодное время. Дождь, проливающийся в недоделанные места на поверхности купола, заполнил нишу для воды. И теперь она плескалась, поблескивая в вечерних сумерках.
Я любила тут всё. Я любила просыпаться утром, и наблюдать за тем, как солнечный свет касается тонких веток деревьев, жесткой пожухлой травы, как скользит по стенам особняка и отражается в стеклах.
Я любила прохладу воющих ветров, поющих в рощах. И рыже-красные закаты, разлитые на далеком
Я бесконечно любила завораживающие красотой комнаты главного особняка, лестницы и коридоры усадебных строений, где всегда витал запах костров и готовящейся еды.
Я обожала горячий чай из пыльных мешков, что приносили из Звенигорода. И скудную, но такую вкусную еду, приготовленную на огне.
Но больше всего я любила безграничное небо над головой. Небо, которое было для меня всем. Я часами могла лежать на лавке, наблюдая за проплывающими облаками, рассматривать манящую синеву, грозовые тучи или россыпи сверкающих звёзд на тёмном небесном бархате. Я всегда смотрела на небо. Я всегда за ним наблюдала и всегда любовалась им.
Когда я уже училась в бункерном комплексе «Адвега», на протяжении всего курса обучения изобразительному искусству и рисованию, я всегда рисовала небо, если нам давали свободную тему для рисунков.
О, как я скучала по моему Куполу, по моему родному городу, моему дому. В тот последний вечер в городе, я пытылась представить, как сильно я буду скучать по дому. Но я не смогла представить даже половину своей тоски, что мучила меня сейчас.
Я до сих пор помнила.
Я закрыла глаза, вытирая слёзы грязным рукавом. В очередной раз в груди начала царапаться ломкая боль, горло словно бы зачесалось, и я закашлялась, отвлекаясь от мыслей. Тяжело дыша из-за мучающей меня болезни и этой тяжелой маски, что мне пришлось одеть ещё два дня назад, я посмотрела влево. Там дальше заканчивалась аллея, заросшая темными деревьями и сухой травой, и возвышался прекрасный особняк со светло-желтыми стенами, мраморными лестницами и изящными колоннами у парадного подъезда.
Там дальше, за главным особняком, можно было увидеть далекие огни довоенных приусадебных строений, таких же светло-желтых с колоннами и узкими окнами. Сейчас, в вечерней темноте, очертаний этих зданий видно не было, но были видны многочисленные желтые огоньки окон, мелькающие факелы, лампы и фонарики. Высокие фонари в старинном стиле лишь отчасти освещали аллею и улицы города. Купол готовился к ночи, и фонари на стенах особняков уже погасили.
Я снова вытерла подступившие слёзы и перевела взгляд на собаку, которая тихонько лежала около лавочки, на которой я сидела. Тишка был одной из наших городских бродяг. У него была длинная серая шерсть и весёлые блестящие глаза. Я очень любила этого пса.
— Я так не хочу уезжать, Тишенька, — произнесла я, осознавая, как глухо из-за маски звучит мой голос. Я слезла с лавки, обняла собаку и заплакала. — Я так не хочу уезжать. Я бы всё отдала, чтобы остаться, но я не могу, ты же знаешь…
Пёс тоскливо посмотрел на меня своими карими глазами. Он положил худую лапу мне на ладонь, и я ещё больше расплакалась. Как долго мне ждать возвращения домой? Как долго я не увижусь с папой? Как долго мне надо будет лечиться?
Много лет. Я слышала, как дядя Миша говорил, что много лет. Десять лет? Или больше?