ВОЗВРАЩЕНИЕ СКАРАМУША
Шрифт:
Эта усердная обработка умов продолжалась до самого конца. Когда люди пытаются оправдать свои неблаговидные деяния, их изобретательность не знает пределов. С кем только не сравнивали бедную опороченную королеву — даже с Мессалиной, но всё было мало. Заправлял подлой кампанией Эбер.
Суд длился два дня и закончился в среду, 16 октября, в четыре часа утра вынесением смертного приговора. Через несколько часов королеву со связанными за спиной руками усадили в телегу. Она была во всём белом, из-под чепца выбивались неровно обрезанные седые волосы (последнюю причёску собственноручно делал палач). Но королевское достоинство не изменило Марии-Антуанетте.
Последний королевский выезд выглядел внушительно. В столицу вошло тридцатитысячное войско. Париж наполнился вооружёнными солдатами. Гремели барабаны. Конные и пешие гвардейцы выстроились сплошной стеной вдоль всего пути следования её величества на казнь. На всех возвышениях чернели жерла пушек.
О чём думалось королеве в последний час? Сравнивала ли она эту процессию с другой, двадцатитрёхлетней давности, когда прекрасная пятнадцатилетняя принцесса, впервые ехала сквозь такую же толпу? Тогда народ тоже неистовствовал, только вот чувства выражал своими криками совершенно иные.
Измученный де Бац стоял в толпе, полубезумными глазами наблюдая за происходящим. Под возгласы «Смерть тиранам! Да здравствует революция!» венценосная голова пала.
В полном смятении мыслей, не замечая дороги, барон вернулся на улицу Менар к Моро, который в тот день воздержался выходить из дому, хотя и не потому, что ничего не знал о событиях или остался к ним равнодушен. Андре-Луи поднялся навстречу другу.
— Итак, всё кончено, — произнёс он тихо.
Барон ожёг его пылающим взглядом налитых кровью глаз.
— Кончено? Нет. Всё только начинается. То, о чём ты слышал, сидя здесь, — только увертюра. Пора поднимать занавес.
Самообладание ему изменило. Де Бац производил впечатление пьяного или сумасшедшего и говорил так же бессвязно, понося всё и всех, начиная с оголтелой толпы и кончая собой.
— Мне стыдно, что в моих жилах течёт та же кровь, что и в жилах этих шакалов, — чуть остыв, заявил он. — Ни один народ в мире не скатился бы до такой подлости. Бесчеловечные, звероподобные недоумки. Но ничего, они ещё об этом пожалеют, когда узнают, насколько продажны их новые хозяева от Конвента. Даже своими куриными мозгами сообразят что к чему. Вот тогда они найдут, на кого всё свалить, и пламя безумной ненависти сожрёт самих раздувших его злобных сатиров. Клянусь, все они отправятся той же дорогой, что и королева.
Если Андре-Луи и не реагировал на казнь Марии-Антуанетты так бурно, как де Бац, то разделял его решимость. Он держался внешне хладнокровно и сдержанно, но именно потому был ещё опаснее.
Несколько дней друзья наблюдали, только наблюдали за развитием событий и ждали, когда же поднимется занавес и начнётся драма, сценарий которой они так ловко состряпали. Меньше, чем через две недели состоялся суд, вернее, пародия на суд над двадцатью двумя жирондистами, томившимися в тюрьмах с июня. Робеспьер решил, что его час пробил. Теперь ни у кого не осталось сомнений, что партия Горы, бесспорным главой которой был этот человек, захватила главенство в государстве. За судом последовала неизбежная казнь — массовая бойня. Подобной площадь Революции ещё не видела.
После кровавого спектакля к де Бацу отчасти вернулся прежний неукротимый дух. Он даже чуть улыбнулся, сказав со вздохом:
— Бедняги! Такие молодые, такие талантливые! И ведь не колеблясь, ради удержания собственной власти послали на эшафот короля. Да, порадовал Конвент монархистов. Настоящий Сатурн, пожирающий своих детей. На это ведь мы и рассчитывали. Если так пойдёт и дальше, то в департаментах скоро не найдётся храбреца, готового заменить выбывших на гильотину представителей. Конвент сократится до горстки презренных негодяев, которых в конце концов сметут, как сор. — Барон снова вздохнул и спросил: — Как поживает Индская компания? Не дозрела ещё?
— Скоро дозреет, — ответил Андре-Луи. — На днях комиссия объявила, что ликвидация не получила большинства при голосовании, поскольку противоречит национальным интересам. Скромное извещение об этом решении мигом стало известно дельцам, и доверие к компании уже восстанавливается. Акции поднимаются день ото дня. Получат наши приятели свою прибыль или нет, это уже навряд ли важно. Они своё дело сделали. Сейчас я готовлю подборку фактов для какого-нибудь представителя с достаточно высокими амбициями, чтобы не побоялся рискнуть и кинуть первый камень.
— Кто у тебя на примете?
— Филиппо. Он славится своей честностью. Кроме того, он из умеренных, а значит, естественный противник крайностей и Шабо. Я уже прощупывал его. Мы беседовали, и я высказал удивление, тем, как быстро многие члены Конвента становятся состоятельными людьми. Я с невинным видом спросил, нет ли у него объяснения этому факту. Он разозлился, назвал всё это намеренной клеветой и сказал, что подозревает за подобными слухами заговор в целях подорвать доверие к Конвенту.
— Довольно проницательный малый, — заметил де Бац.
— Я пообещал выяснить что смогу и составить для него подробный отчёт. Как раз сейчас готовлю.
Отчёт был подготовлен настолько хорошо, что неделю спустя убеждённый фактами народный представитель Филиппо поднялся на трибуну и бросил эту бомбу в Национальное Собрание. На время она положила конец дискуссиям на отвлечённые темы, которыми пробавлялся Конвент со дня возвращения Дантона.
Непосредственным поводом появления Дантона в Париже послужило убийство жирондистов. Кроме того, его настойчиво призывал вернуться его друг Демулен, весьма страшившийся неуклонно растущей власти Робеспьера. И вдруг Дантон, на котором лежала главная ответственность за резню 10 августа, начал могучим басом проповедовать евангелие умеренности и терпимости. Де Бац даже испугался, считая такую перемену ветра преждевременной. В то же время он видел в ней начало поворота революции вспять и надеялся, что, когда настанет пора, Дантон сыграет во Франции ту же роль, что в Англии Монк.
Но расчётам барона не суждено было оправдаться, да он о них скоро и позабыл. Как раз подоспела речь Филиппо; занавес поднялся. Драма, которую Моро с де Бацем столь долго и тщательно сочиняли, началась.
Глава XXXII. РАЗВЕНЧАННЫЙ
Филиппо был крупным, грузным мужчиной. Его тягучий голос, медлительная речь приковывали внимание и чуть ли не завораживали слушателей.
Не подозревая о том, что Андре-Луи управляет им, словно марионеткой, он произносил вложенные ему в уста слова, наивно считая себя их автором. Андре-Луи так ловко манипулировал им, что, не ведая того, Филиппо повторял те самые фразы, которыми молодой человек, великолепно разыгравший республиканское рвение, поразил депутата накануне.