ВОЗВРАЩЕНИЕ СКАРАМУША
Шрифт:
— Пусть маски обманщиков упадут! — Грозная метафора принадлежала Андре-Луи, и Филиппо, пленённый этим образом, не постеснялся её присвоить.
— Пусть маски обманщиков упадут! — Свирепо начал Филиппо свою речь к вящему испугу Конвента. — Пусть люди знают, кто из деятелей, называющих себя слугами народа, действительно трудится на благо нации. Строгость к себе и другим — веление времени. Давайте же начнём с себя.
Филиппо сделал паузу, а затем швырнул ничего пока не понимающему собранию свою перчатку.
— Я требую, чтобы каждый член Конвента в течение недели представил отчёт о размерах своего состояния до революции. Если оно с тех пор увеличилось, депутаты должны указать, за счёт чего это произошло. Я предлагаю Конвенту принять декрет, по которому любой депутат, не выполнивший это требование в назначенный срок, объявляется изменником.
Большинство депутатов выслушали Филиппо довольно-таки безразлично, но для значительного меньшинства его предложение прозвучало как гром среди ясного неба. Трудно передать, какой ужас испытали представители суверенного народа, нажившие богатство неправедным путём. И никого требование Филиппо не потрясло сильнее чем участников махинации с Индийской компанией. Ужас буквально приковал к месту Шабо, Делонэ, Базира и Жюльена.
Жюльен, самый проницательный из всех, и, вероятно, самый искушённый мошенник, размышлял над немедленным побегом. Он сразу понял, что всё потеряно, и ясно увидел, какое наказание последует за разоблачением. Он был благодарен Филиппо за недельную отсрочку. Через неделю он, Жюльен, будет далеко; там, где когти закона его не достанут.
К Делонэ после первого потрясения вернулось самообладание. Присущая ему медлительность проявлялась не только в движениях, но и в мышлении. Ему требовалось время, чтобы разобраться в происходящем, рассмотреть дело со всех сторон. А пока он ещё не пришёл ни к каким выводам.
Базир обладал настоящим мужеством. Сломить его было нелегко. Он решил бороться до последнего дыхания.
Инстинкт самосохранения Шабо тоже толкал его на борьбу. Но если источником решимости Базира было мужество, то Шабо руководил исключительно страх. Он бросился в драку с отчаяньем загнанного зверя, бездумно, безоглядно. Поднявшись на трибуну вслед за Филиппо, он яростно воспротивился предлагаемому закону.
На какую бы тему ни говорил Шабо с трибуны, он всегда кого-нибудь обличал. Именно репутация грозного обличителя принесла ему популярность. Не изменил он себе и теперь. Бледный, запыхавшийся, он обвёл слушателей диковатым взглядом и приступил к разоблачениям.
— Контрреволюционеры трудятся, не покладая рук, чтобы посеять в Конвенте семена раздора, чтобы бросить на его депутатов тень несправедливого подозрения, — заговорил Шабо, не подозревая, насколько близок он к истине. — Кто сказал вам граждане, что они не ставят перед собой цели отправить вас всех на эшафот? Мне нашёптывали, но до сегодняшнего дня я не верил, что очередь дошла и до нас. Сегодня — Дантон, завтра — Бийо-Варенн, так дойдёт и до самого Робеспьера. — Шабо не предполагал, насколько точно его пророчество. Называя эти имена, он надеялся только припугнуть Конвент и, возможно, заручиться поддержкой тех, кого перечислил. — Кто сказал вам, что изменники не добиваются всеми правдами и неправдами обвинения самых выдающихся патриотов?
Шабо обрушивал на Собрание эти риторические вопросы со всей страстью, на которую был способен, и тем не менее его не покидало ощущение, что ему не удаётся возбудить интерес у коллег. А глухой ропот галёрки напомнил ему первый отдалённый раскат грома. Неужели над его головой вот-вот разразится буря? Неужели он вознёсся так высоко только для того, чтобы встретить столь бесславный конец? Ужас Шабо достиг пика. Он вцепился в бортик трибуны, чтобы не упасть, провёл языком по пересохшим губам и заговорил снова.
Но он больше не был великим обличителем. Неожиданно его амплуа изменилось. Теперь он превратился в смиренного просителя. Впервые за всё время существования Конвента маленький воинственный экс-капуцин произносил подобную речь. Он умолял Собрание не допускать принятия декрета, который может ударить хотя бы по одному из них. Любого представителя следует выслушать прежде чем выносить ему обвинение.
Его перебил голос из зала:
— А как же жирондисты, Шабо? Разве их выслушали?
Шабо умолк и безумным взглядом обвёл ряды законодателей, пытаясь понять, кому принадлежит голос. Его мозг сковало страхом. Он не мог найти ответа, словно кровь убитых жирондистов, восстав, душила его.
Тут раздался другой голос, спокойный и властный. Он принадлежал Базиру, который сохранил мужество, а вместе с мужеством — способность соображать. Он встал с места и произнёс слова, которые должен был произнести Шабо.
— Жирондистов обвинил и приговорил к смерти народ. Тут не может быть никаких параллелей. Сейчас на основании невразумительных обвинений ведётся наступление на истинных друзей Свободы. Я поддерживаю предложение Шабо. Я требую, чтобы его приняли.
Следом выступил депутат, который поддержал Базира в том, что любого члена Конвента нужно выслушать, прежде чем выносить обвинение, но в остальном согласился с Филиппо. Тех, кто попытается обойти предложенный декрет, следует объявить вне закона.
Базиру и тут не изменило хладнокровие.
— Нельзя осудить человека, который пытается избежать обвинения. Он действует, руководствуясь элементарным инстинктом самосохранения. Когда жирондисты приняли декрет об аресте Марата, тот счёл за лучшее скрыться. Осмелится ли кто-нибудь из присутствующих осудить поведение великого патриота?
Никто, конечно же, не осмелился. И тогда Жюльен, вдохновлённый мужеством сообщника, дополнил его выступление последним доводом и, тем самым, положил конец дискуссии.
— Если частное лицо пытается уйти от обвинения, его не объявляют вне закона. Почему же к представителям народа закон должен быть более суров, чем к частным лицам?
Поскольку у многих представителей имелись веские причины воспротивиться расследованию, требуемому Филиппо, Конвент с радостью ухватился за разумный довод Жюльена и закончил дебаты. Предложение Шабо приняли, и нечистые на руку представители вздохнули с облегчением.
Казалось бы, Шабо одержал победу. Но человек, вдохновивший Филиппо, сдаваться не собирался. Стоя на балконе, Андре-Луи слушал, наблюдал и подыскивал нового кандидата на роль орудия судьбы. В тот же вечер его видели с голодранцем-адвокатом по имени Дюфорни, который пользовался репутацией выдающегося патриота и был заметной фигурой в Якобинском клубе.