Возвращение сына

На синем горизонте показался купол знакомой церкви, и детство встало перед глазами командира танка столь же отчетливо, как сверкавшие под солнцем поля в это осеннее утро. Словно еще вчера он поднимался на колокольню за голубями, кружившимися над острым куполом. Они роняли в воздухе сизые перья, нежно били крыльями по его лицу и улетали ввысь, чтобы снова вернуться на зов. С тех пор прошло десять долгих лет. Но кажется, это было вчера, когда, возвращаясь после экзаменов из областного города, он с

нетерпением поднимался на холм, чтобы увидеть родной город, и первым возник перед его глазами церковный купол, сиявший на июльском солнце.

Сейчас из пригородов выползал густой дым и расстилался по улицам. В окнах больших зданий метались огненные языки, рассыпая искры, гаснувшие в тесных клубах дыма. Казалось, там предают сожжению все его святые и заветные воспоминания. Никогда родной город не был так близок ему и вместе с тем так далек. Здесь прошли его детские годы, здесь он оставил стариков родителей, чьи лица с милыми морщинами сейчас представлялись ему окутанными едким дымом, любимую подругу, которая, наверное, станет одной из жертв этого пламени. Танкист-наводчик чувствовал себя виноватым, точно его близкие очутились в руках врагов по его вине.

Танк ждал в засаде. Артиллерийский огонь не прекращался. Небо и земля содрогались от грохота, несмолкаемое эхо шло словно из самых недр земли. Но командир танка ничего не слышал. Он тер рукою виски, вытирал со лба пот, струившийся на глаза и затуманивавший зрение. Дыхание становилось все более тяжелым, несмотря на то что он расстегнул ворот.

— Когда ж закончит артиллерия? — спрашивал он негромко, дрожащим, взволнованным голосом. Товарищи знали причину его беспокойства и были с ним необычно ласковы. Пулеметчик сказал:

— Товарищ командир, будьте покойны, придет и наш черед.

Прошло два часа — бесконечных, мучительных. Два часа, стиснув зубы, беспокойно топчась на месте, наблюдал он за пожаром в родном городе. Мысленно он дополнял страшную картину подробностями ужасов, происходивших среди бела дня на улицах и в домах.

Подан сигнал. Рассеивая белый свет по воздуху, взвились ракеты. Танки с рычанием выскочили из-за кустов и с головокружительной быстротой ринулись вперед. Перед несущимися танками разорвались первые снаряды противотанковых орудий противника.

— Направо! Прямо на траншеи! — приказал командир танка водителю. Танк повернул направо и понесся на немецкие траншеи. Расстояние сокращалось с каждым мгновением. Из траншеи выскочило несколько немцев, но, скошенные пулями, они тут же растянулись на земле. Танк прошел между траншеями, завертелся, топча под собой вражеских солдат, и снова помчался вперед.

Вот первые дымящиеся дома. Перед глазами наводчика, под оптическим прицелом, проходили почерневшие от дыма стены, груды кирпича, сломанные и обгоревшие кровати, подбитые танки с черной свастикой и воронки, воронки… Быстрота действий не оставляла времени для размышлений. Танк изредка останавливался на секунду, командир стрелял из пушки по убегавшим группам немцев и кричал заряжающему:

— Живо, живо…

Затем приказывал водителю:

— Жми прямо!

Сзади, справа и слева шли

другие танки. Огонь вражеской артиллерии делался все сильнее.

Вот и улица. Радист сообщает:

— Здесь заминировано!

Танк повернул к церкви. Радист начеку.

— Огонь противника преграждает путь нашей пехоте.

— Со стороны церкви? — спрашивает командир и тут же приказывает: — Остановить танк у стены!

Танк останавливается.

Пушки бьют прямой наводкой по колокольне. Купол колеблется. Командир кричит заряжающему:

— Быстрей, что ты как мертвый?..

В те далекие дни, когда он бросал камни в голубей, сидевших на узких окнах этой колокольни, мать говорила:

— Зачем ты пугаешь невинных птиц? Противный мальчишка, дурень.

Вспоминать все это было некогда. На месте невинных птиц теперь сидели немцы, поджигатели наших родных городов и сел.

Из дула пушки вылетает белое пламя, гремит выстрел, церковный купол падает.

— Зарядить! — приказывает командир. — По той же цели — огонь!

Вновь вырывается белое пламя, желтый дым и пыль окутывают все здание. Но танк продолжает посылать огонь, снаряды рвутся друг за другом в пыли и дыму разрушающегося здания.

— Не спасетесь! Никто из вас не спасется!

Из главного входа гуськом, пригибаясь, выбегают немцы.

— Пулеметчик! Огонь по гадам, длинными очередями!

Трещит башенный пулемет, немцы падают, уцелевшие бегут к главной улице. Их догоняют танки.

— Вперед! Налево! Выйти на главную улицу!

Водитель с молниеносной быстротой выполняет приказ.

Вот главная улица, разрушенная, обезображенная. Грозная машина настигает немцев, топчет их под собой, кружится. Справа на танк летят гранаты. Они разрываются у панели. Пули автоматов шлепаются о броню танка и отскакивают от нее, бессильные, как пчелы перед слоном. Пулемет, треща, отвечает врагу. Из укреплений выскакивают перепуганные немцы и, бросая автоматы, бегут по улице. На панелях и мостовых лежат трупы.

Родные места, знакомые панели. Мог ли он думать, что настанет день, когда он с боем придет на эти улицы, улицы, по которым он гулял несколько лет назад, насвистывая любимые песни… Думал ли он, что под теми самыми березами, под которыми однажды он так долго стоял с любимой Марией, падут враги, сраженные его рукой. В те минуты, когда он держал ее мягкие небольшие руки и не находил слов для нее, тишина была полна нежности. Где-то она сейчас, Мария? Не смотрит ли на него из окна какого-нибудь дома? Или ждет его прихода и знает, что ее Степа — командир первого танка, вступившего в город?

Танк, посылая огонь то вправо, то влево, проходит вперед, расчищая улицу. Вдруг на дороге вырастает юноша с поднятой рукой.

— Стоп! — командует командир, вздрогнув.

Юноша, задыхаясь, подбегает к танку.

— В конце улицы, в угловом доме — противотанковое орудие.

Утирая рукавом лоб, командир спрашивает:

— Где? В доме Васильевых?

Глаза у юноши расширяются от удивления. Он не видит того, кто его окликает. Танк, гремя гусеницами и поднимая пыль, мчится дальше.