Возвращение танцмейстера
Шрифт:
Полицейские – он видел это в бинокль – циркулировали из леса в дом и обратно. Конечно, они уверены, что Герберта Молина и Авраама Андерссона убил один и тот же человек.
Во всем мире только двое знают, что это не так – он сам и тот, кто убил Авраама Андерссона. Они ищут одного, а должны искать двоих.
Теперь он точно знал, почему вернулся. Почему он не поехал в Копенгаген и не сел на самолет в Буэнос-Айрес. Он вернулся, чтобы каким-то образом дать понять, что Авраама Андерссона убил не он. Полицейские, за которыми он наблюдал в бинокль, шли по ложному следу. Конечно, он не мог с уверенностью сказать, что они там думают и какие версии выстраивают. Но есть простая логика, думал он. Я, конечно, точно не знаю, но почти убежден, что такого рода преступления здесь, в лесной глуши, большая редкость. Людей здесь мало, они неразговорчивы и, похоже, живут мирно. Герберт Молин и Авраам Андерссон тоже, судя по всему, жили в согласии. Теперь оба мертвы. Молина убил он. Но Авраам Андерссон? Случайный сосед? Кто убил его и почему?
Он опустил бинокль и потер глаза. Пары алкоголя понемногу испарялись. Во рту все пересохло, было больно глотать. Но голова прояснилась. Он лег на влажный мох и потянулся. Спина ныла. Над ним плыло одинокое облако. Внизу, во дворе, завелся мотор. Он услышал характерный звук задней передачи, кто-то сдал назад, развернулся и уехал.
Он вновь и вновь пытался привести в порядок свои мысли. Могла ли существовать какая-то связь между Гербертом Молином и Авраамом Андерссоном, о которой он не знал? Вопросов было много. Может быть, Молин вовсе не случайно поселился недалеко от Андерссона? Кто приехал сюда раньше? Андерссон – интересно, он местный или тоже, как Молин, по каким-то причинам скрылся в этой глуши? Может быть, он тоже воевал на стороне Гитлера? Может быть, и он совершил какие-то отвратительные преступления и избежал наказания? Это было маловероятно, но не исключалось.
Он услышал звук приближающегося автомобиля и сел. В бинокль он увидел, как из машины – не бело-голубой с надписью «Полиция», а обычной – кто-то вышел. Он постарался зафиксировать бинокль и узнал этого человека – это был тот самый, который сидел в ресторане и рисовал схемы на обратной стороне счета. Значит, так оно и есть. Он ведет оба следствия, не только по делу об убийстве Авраама Андерссона, но и Герберта Молина.
Странное чувство – наблюдать в бинокль за человеком, который на тебя охотится. Вдруг захотелось исчезнуть отсюда как можно скорее. Да, он убил Герберта Молина. За это преступление его могут арестовать и судить, поэтому надо исчезнуть. Но желание узнать, что произошло с Авраамом Андерссоном, было сильнее чувства самосохранения. Неужели он косвенно виноват и в этой смерти? Он не может уехать, пока этого не узнает. Какие мотивы? Кто убийца? Как это вообще могло произойти? Он снова опустил бинокль и начал массировать одной рукой затекшую шею. Идиотское положение, подумал он. Он не возьмет на себя вину за это второе убийство. Кто бы ни был убийца, его мотивы были совершенно иными, и они не имели ничего общего с его мотивами. Если бы он зашел в другой ресторан, если бы там не было телевизора и если бы там случайно не оказался говорящий по-испански моряк, он был бы уже дома в Буэнос-Айресе. Он не торчал бы здесь на месте преступления, в двух шагах от того места, где преступление совершил он сам. Он посмотрел в бинокль – человек из ресторана подошел к собаке и погладил ее по голове. Потом он скрылся в лесу.
Арон смотрел на собаку. Вдруг у него появилась мысль. Он опустил бинокль и снова лег. Мне надо дать им понять, что они на неверном пути, думал он. Это можно сделать, только обозначив свое присутствие. Не раскрывать конечно же, кто он есть и почему он убил Герберта Молина. Но нужно намекнуть им, что Авраама Андерссона убил кто-то другой. Единственная возможность – внести в расследование сумятицу и таким образом заронить в них сомнение.
Собака мне поможет, подумал он.
Он встал – все тело затекло. Он размялся и пошел в лес. Несмотря на то что всю жизнь он прожил в больших городах, ориентировался он превосходно. Меньше чем через час он был у машины. Он захватил с собой еду и несколько бутылок воды. Конечно, неплохо было бы выпить стакан вина или глоток коньяку. Но он знал, что в состоянии удержаться от соблазна. Предстояло важное дело, и он не может рисковать только потому, что ему захотелось выпить. Поев, он свернулся на заднем сиденье. Можно часок отдохнуть, прежде чем вернуться туда, где нельзя появляться раньше полуночи. Чтобы не проспать, он поставил будильник на своих ручных часах.
Он закрыл глаза и тут же оказался в Буэнос-Айресе. Ему надо было выбрать, где спать – в постели, где его уже ждала Мария, или на матраце в мастерской. Он выбрал второе. Исчез неумолкающий шум ветра в лесу – теперь это была оживленная столичная улица.
Проснувшись, он никак не мог вспомнить, что ему снилось. Тут же зажужжали часы на руке. Он нажал кнопку, вылез из машины, открыл багажник, где лежал только что купленный фонарик, и двинулся в путь.
Они не выключили прожектора. Последние несколько десятков метров он шел по освещенному лесу. Этот свет напомнил ему о войне. Это были очень ранние воспоминания – он потихоньку, чтобы никто не видел, приоткрывает глухую шторку светомаскировки и смотрит в щелку, как прожектора немецкой противовоздушной обороны шарят в небе, выискивая бомбардировщики союзников. Он очень боялся, что бомба упадет именно на их дом, что погибнут именно его родители. Сам он всегда представлял себя живым, но от этого становилось еще страшнее – как он сможет жить без папы и мамы?
Он отогнал эти мысли и, прикрывая рукой фонарик, нашел бинокль – днем он положил его в пластиковый пакет, чтобы защитить от сырости. Он устроился во мху поудобнее, прислонился к стволу и навел бинокль на дом. Весь нижний этаж был освещен. Дверь то и дело открывалась, люди входили и выходили. Но во дворе стояли только две машины. Через несколько минут из дома вышли двое, сели в машину и уехали. Тут же кто-то выключил все прожектора, кроме одного. Он медленно обводил биноклем двор, пока не увидел то, что искал. Собака сидела неподвижно, как раз на границе тени и падавшего из окна света. Кто-то поставил перед ней миску с едой.
Он поглядел на часы. Половина одиннадцатого. Сейчас он вполне мог бы возвращаться домой из «Ла Кабаны», куда пошел бы на встречу с заказчиком. По крайней мере, так он говорил Марии. Он скривился. Сейчас, на расстоянии, ему почему-то было стыдно, что он ей часто врал. Он никогда не встречался с заказчиками ни в «Ла Кабане», ни в каком-либо другом ресторане. Он просто не решался сказать ей, что на самом деле не хочет ужинать с ней, отвечать на ее вопросы, слышать ее голос. Моя жизнь постепенно сузилась, подумал он. Теперь это просто тропинка, выстланная ложью. Это тоже входит в цену, заплаченную мной за мою загубленную жизнь. Вопрос только, удастся ли отказаться от лжи сейчас, после того, как он наконец убил Герберта Молина. Я же люблю Марию, подумал он, но предпочитаю одиночество. У меня в душе трещина, пропасть между тем, что я хочу, и тем, что я делаю. Эта пропасть возникла еще тогда, в тот страшный день в Берлине.
Жизнь сузилась.
Что еще остается, надо примириться с тем, что многое уже потеряно безвозвратно.
Время тянулось еле-еле. То и дело с неба медленно, как парашют, спускалась одинокая снежинка. Он затаил дыхание и ждал. Снегопад ему совсем не нужен. Тогда его план невыполним. Но нет, только несколько снежинок.
Четверть двенадцатого на крыльцо вышел полицейский и стал мочиться. Он свистнул собаке, но та не реагировала. Не успел он застегнуть брюки, появился другой, с сигаретой в руке. Тут он понял, что в доме всего двое полицейских, оставленных сторожить дом.
Миновала полночь. В доме было тихо. Иногда ему казалось, что оттуда доносятся какие-то звуки – работал телевизор, или, возможно, радио. А может, просто показалось. Он осветил землю рядом и проверил, не забыл ли что-нибудь. Потом начал спускаться по заднему склону холма. Собственно, теперь надо просто совершить задуманное. Но хотелось посмотреть на место, где был убит Авраам Андерссон. Там мог кто-то быть, еще один охранник, такой риск существовал. Но он чувствовал, что должен пойти на этот риск.
Спустившись и подойдя к опушке, он выключил фонарь. Он шел очень осторожно, нащупывая дорогу, и все время был готов к тому, что собака может залаять. Он пересек участок и снова скрылся в лесу. Ему помогал свет укрепленного на дереве прожектора.
Место убийства никто не охранял. Никого не было, только дерево, на котором были сделаны какие-то отметки. Он осторожно подошел к дереву и осмотрел ствол. В одном месте кора была повреждена. Он наморщил лоб. Убитый стоял у дерева? Тогда он был, наверное, привязан, так что это не просто убийство, это казнь. Его вдруг прошиб холодный пот. Он быстро обернулся. Никого. Я выслеживал Герберта Молина, подумал он. Потом кто-то вынырнул из темноты за спиной Авраама Андерссона. И теперь мне кажется, что у меня за спиной тоже кто-то стоит. Он отошел в тень. Теперь его не было видно. Неужели он, сам того не ведая, дал повод для какой-то непонятной игры, которую уже не в состоянии контролировать? Неужели, решив наконец отомстить, он стал пешкой в чьих-то чужих и непонятных планах? Несколько мгновений он боролся с искушением поступить так же, как Герберт Молин, – бежать, скрыться, все забыть – только не в лес, а в Буэнос-Айрес. Ему не надо было сюда возвращаться. Но теперь слишком поздно. Он не вернется, пока не узнает, что случилось с Авраамом Андерссоном. Это Герберт Молин, теперь он мстит мне, подумал он, и эта мысль привела его в ярость. Будь это возможным, он убил бы его еще раз.