Возвращение: Тьма наступает (Сумерки)

Смит Лиза Джейн

— Я знаю.

— Ну и что же нам делать?

Мэтт видел, что лицо Мередит выражает невероятное напряжение и отчаяние, словно все, что она говорила, пробивалось сквозь крепко сжатые зубы. Но голос ее был спокойным:

— Не знаю.

Стефан все еще содрогался, а Елена свернулась на кровати, как кошка. Она улыбалась ему, и в этой улыбке были наслаждение и любовь. Он думал о том, чтобы схватить ее за руки, повалить и повторить все заново.

Вот до какого безумия она его довела. Дело в

том, что он знал — знал прекрасно, по собственному опыту, — в какие опасные игры они играют. Еще немного — и Елена превратится в духа-вампира, как до того она была первым вампиром-духом, с которым ему доводилось встречаться.

Какая же она была! Он выскользнул из-под Елены, как иногда делал, и просто смотрел на нее, чувствуя, что от одного ее вида его сердце начинает, бешено колотиться. Ее волосы, настоящего золотого цвета, шелком упали на кровать и растеклись по ней. Ее тело, освещенное единственной лампой, казалось, было обведено золотым контуром. Действительно, ощущение было такое, что она порхает, и двигается, и спит в золотой дымке. Это было невероятно; словно он, вампир, принес в свою кровать живое солнце.

Он понял, что подавил зевок. Она сделала с ним-то же, что Далила, сама того не желая, сделала с Самсоном, — отобрала его Силу. Пускай он и был полон до краев ее кровью, но одновременно им овладела приятная сонливость. Он был готов провести сладкую ночь в ее объятиях.

В машине Мэтта становилось все темнее и темнее — деревья продолжали перекрывать лунный свет. Какое-то время молодые люди пытались звать на помощь, но это не дало никаких результатов. Кроме того, как сказала Мередит, им надо было экономить воздух. Поэтому теперь они снова сидели тихо.

В конце концов, Мередит залезла в карман джинсов и вытащила оттуда связку ключей, на брелоке которых болтался карманный фонарик. Он светился голубым светом. Она нажала кнопку, и все они наклонились вперед. Какая мелочь, а как много значит, подумал Мэтт.

Теперь и на передние сиденья что-то давило.

— Бонни, — сказала Мередит. — Наших криков отсюда никто не услышит. Если бы неподалеку кто-нибудь был, он услышал бы, как лопнула шина, и решил бы, что это ружейный выстрел.

Бонни затрясла головой, словно не желая слушать. Она все еще вытаскивала из кожи иголки.

«Она права. До ближайшей живой души несколько миль», — подумал Мэтт.

— Здесь что-то очень плохое, — сказала Бонни. Она сказала это совсем тихо, произнося слова одно за другим, словно кидала в пруд камушки.

Мэтт почувствовал, что его лицо становится серым.

— Насколько... плохое?

— Настолько, что... я никогда такого раньше не чувствовала. Ни когда убили Елену, ни с Клаусом, ни с кем. Я никогда такого плохого не чувствовала. Это что-то очень плохое и очень сильное. Никогда не думала, что что-то может быть таким сильным. Оно давит на меня, и мне страшно...

Мередит оборвала ее:

— Бонни, мы с тобой обе понимаем, что выход только один...

— У нас нет выхода!

— ... понимаю, что тебе страшно...

— Ну кого мне звать на помощь? Я бы позвала... но звать некого. Я могу смотреть на твой фонарик и попытаться представить себе, что это огонь, и войти...

— В транс? — Мэтт бросил на Мередит сердитый взгляд. — Мы же решили, что она больше не будет входить в транс.

— Клаус уже мертв.

— Но...

— Меня никто не услышит! — завопила Бонни и, наконец, громко разрыдалась. — Елена и Стефан слишком далеко, да к тому же они, наверное, уже спят! А больше тут никого нет!

Всем троим пришлось сгрудиться, потому что ветки дерева придавливали их передними сиденьями. Мэтт и Мередит оказались достаточно близко друг к другу, чтобы переглянуться через голову Бонни.

— Хм, — задумчиво сказал Мэтт. — Мы... уверены в этом?

— Нет, — сказала Мередит. В ее голосе звучали и тоска и надежда. — Помнишь то утро? Какая уж тут уверенность? Вообще говоря, я уверена, что он все еще где-то рядом.

Теперь плохо стало Мэтту, а Мередит и Бонни выглядели странно в голубом свете фонарика.

— И... перед тем, как это произошло, мы много чего успели обсудить...

— ... главным образом, о том, что изменило Елену...

— ... что это была его вина.

— В лесу.

— При открытом окне.

Бонни всхлипывала.

Мэтт и Мередит смотрели друг на друга, и, кажется, пришли к молчаливому соглашению. Очень мягко Мередит произнесла:

— Бонни, попробуй докричаться до Стефана, разбудить Елену или... Или попросить прощения у... Дамона. Боюсь, что придется сделать именно это. В конце концов, он никогда не желал нашей смерти. И, кроме того, он же должен понимать: вряд ли он легче заполучит Елену, если убьет ее друзей.

Мэтт недоверчиво хмыкнул.

— Может, он и не хочет, чтобы погибли мы все, но с него станется подождать, пока погибнет кто-нибудь из нас, а потом спасти остальных. Я никогда не доверял...

— Ты никогда не желал ему зла, — громко перебила его Мередит.

Мэтт моргнул и закрыл рот. Он почувствовал себя полным идиотом.

— Так, начали. Фонарик включен, — сказала Мередит, и даже в такой ситуации ее голос был ровным, ритмичным, убаюкивающим. Жалкий крохотный фонарик тоже был драгоценностью. Только он спасал их от полной тьмы.

Но, когда наступит полная тьма, думал Мэтт, это случится потому, что весь свет и весь воздух выключат, перекроют эти деревья. А потом деревья переломают им все кости.

— Бонни? — Голос Мередит был голосом всех старших сестер, когда-либо приходивших на помощь младшим. Мягким. Сдержанным. — Представь себе, что это пламя свечи... пламя свечи... пламя свечи... и войди в трансе.

—Я уже в трансе, — голос Бонни был каким-то чужим: он звучал как будто издалека и был больше похож на эхо.