Возвращение в Дамаск

Цвейг Арнольд

В наборном цехе газеты «Га-Эрев» все спокойно. Два опытных наборщика и метранпаж типографии ужинают, меж тем как техред, молодой товарищ Мандельштам, с хмурой миной правит корректуру. Передовая статья оказалась слишком длинной, важные новости из Европы отняли у нее место, придется сокращать. Ручной пресс выдает влажный оттиск; еврейские буквы, хорошо прокрашенные, по-прежнему напоминают о страницах молитвенника. Сокращения — печальная обязанность для автора, ведь статью написал сам товарищ Мандельштам. И старался быть предельно лаконичным, а теперь придется сократить еще пятнадцать строк. Пятнадцать строк — как их выгадать? Передовица называется «Баллада о деревьях». Йегошуа Мандельштам из Цинциннати, США, на самом деле лирик, «Балладу о деревьях» он сочинил по-английски, но читателям в этом, конечно, не признаётся. В статье он, в общем-то, пересказывает содержание своей баллады, каким в свое время услышал его от доктора Ауфрихта, секретаря «Керен га-Йесод», Фонда заселения Палестины.

Mr. Baker came from Kenya-Land, He loved the men and the trees, He came in spring to Palestine All over deserts and seas [36] .

Так начиналась «Баллада о деревьях». Далее решительно, без долгих предисловий следовала сама история. Этот Бейкер учредил в кенийской колонии «Общество людей-деревьев», «men of the trees». Лесничим мистер Бейкер не был, к деревьям его привело религиозное чувство. Он любил огромные, безмолвные, шелестящие растения, то благородно вытянувшиеся высоко вверх, то искривленные в борьбе с неблагоприятными условиями, темно-зеленые хвойные и ярко-зеленые ореховые деревья, эксцентричные смоковницы, стройные пальмы. Больше всего он любил лиственные деревья; при виде их морщинистых стволов, могучих крон, округлых, густых, с множеством сучьев, он мог замереть в молчаливом восторге, соединяя свою душу с душой дерева и участвуя в пронизанном соками бытии растения. И «Общество людей-деревьев» ставило перед собой задачу распространять такие чувства, такое вчувствование в деревья, пробуждать их прежде всего в детях; из живого чувства сама собой рождалась потребность ухаживать за растениями, разводить их, умножать их число. Мистер Бейкер поехал в Палестину с рекомендательным письмом доктору Л. Г. Ауфрихту, присланным из Лондона, и в итоге явился к нему в контору, преисполненный намерения учредить «Общество людей-деревьев» и в Святой земле, где, как ему сказали, есть в этом потребность. И вот он, неуклюжий, костлявый, седой насаждатель, сидел напротив высокого чернявого доктора Ауфрихта, уроженца Праги, и рассказывал о трудностях своего предприятия: он, мол, никаких иллюзий не питает, наоборот, прекрасно понимает, в чем заключается самый слабый пункт. Самый слабый пункт здесь, в Палестине, — это евреи. Арабы — пастуший народ, крестьянский, верно? Им легко внушить чуткость к деревьям и любовь к ним. Евреи же, понимаете, доктор, вот уж почти две тысячи лет живут в городах, от горожан такого не потребуешь, и винить их тем более невозможно. Без трудностей не обойтись, согласны? Австриец доктор Лео Герман Ауфрихт, человек по натуре умный, образованный, ценитель мелких, завуалированных шуток, внимательно слушал, благодарный случаю, который пришел ему на помощь, и готовый немедля им воспользоваться. Мистеру Бейкеру он ответил, что понимает его сомнения, но если тот завтра в это же время зайдет за ним сюда, в контору, то он надеется показать ему кое-что обнадеживающее. Дело было в конце февраля, ранней весной, накануне пятнадцатого числа месяца шват, которое именуется «Новым годом деревьев», так как в этот день вновь начинается движение соков в стволах. Доктор Ауфрихт сел вместе с мистером Бейкером в автомобиль; голубое небо парило над холмами. На удивление много народу стремилось той же дорогой на окраину Иерусалима; прошли благодатные дожди, анемоны уже алели среди зеленой травы и ярких пятен нарциссов. На просторном участке во множестве были приготовлены ямки, и, прежде чем мистер Бейкер успел задать вопрос, послышались музыка барабанов и труб и пение звонких голосов: школьные классы один за другим подходили с зелеными ветвями и венками — мальчики и девочки, малыши и подростки, с учителями и учительницами, а также толпы родителей. Пятнадцатого швата школьники обычно высаживают деревья, приобретенные на средства, которые Национальный фонд [37] целый год собирал среди евреев по всему миру, при этом поют песни и произносят речи — самый веселый праздник для молодежи, которой тоже надо пустить корни и вырасти крепким деревом. Этот праздник известен всем палестинцам, но мистер Бейкер, понятно, слыхом о нем не слыхал, и глаза у него стали прямо как блюдца, когда ему объяснили, что здесь происходит и что это дети еврейских горожан, чье отношение к природе вызывало у него опасения. И он возликовал — сияющий, смеющийся мужчина в открытом автомобиле, он выскочил из машины, хотел быть повсюду, наглядеться не мог на происходящее вокруг, а наутро во время серьезного совещания был готов в результате увиденного действовать сообща с Национальным фондом.

36

Из Кении мистер Бейкер, / Людей и деревья любил, / Весной в Палестину приехал / Из-за морей и пустынь (англ.).

37

Еврейский национальный фонд («Керен каемет ле-Исраэль») — некоммерческая корпорация, принадлежащая Всемирной сионистской организации; основан на Пятом сионистском конгрессе (Базель, 1901).

Вот о чем шла речь в передовице молодого Йегошуа Мандельштама. Он сделал хвалебные выводы и даже вновь добился актуальности, а именно ответив на нападки, с которыми симпатизирующие арабам английские газеты на минувшей неделе вновь обрушились на упомянутый фонд из-за его земельной политики. Последний абзац содержал опровержение этих нападок — так где же вычеркнуть пятнадцать строк?

Наборщики доели свой хлеб, оливки, сыр, осушили большие бутылки с лимонадом и сейчас направлялись к злополучному автору вполне удачной статьи: верстка должна продолжиться… В печатном цеху распахнулась и опять захлопнулась дверь; кто-то спешил по коридору, стеклянная дверь наборной лязгнула замком — в шляпе, с сигаретой в пальцах ворвался главный редактор, доктор Гликсон, энергичный мужчина средних лет, заработавший «журналистские шпоры» как корреспондент одной из либеральных русских газет на процессе Бейлиса [38] в 1905 году, язвительно издеваясь над россказнями про ритуальные убийства, которые еще и сейчас охотно принимают на веру. Много воды утекло с тех пор в Иордане, доктор Гликсон давным-давно писал только на иврите.

38

Менахем-Мендель Бейлис (1874–1934) — приказчик кирпичного завода в Киеве, арестованный в 1911 г. (автор ошибается в датировке процесса, который состоялся в 1913 г.) по сфабрикованному обвинению в ритуальном убийстве православного мальчика. Вокруг процесса Бейлиса была раздута антисемитская кампания; прогрессивная интеллигенция выступила в защиту обвиняемого: А. А. Блок, В. И. Вернадский, А. Франс и другие, и в 1913 г. Бейлис был оправдан и уехал в Палестину.

— Что вы вынесли в шапку? — спросил он.

— Эйнштейна, — ответил Мандельштам. Он с удивлением воззрился на шефа. Что-то случилось. Глаза Гликсона по-рыбьи неподвижно смотрели из-под очков, в которых играли черно-желтые отблески ламп.

— Уберите Эйнштейна, — сказал он техреду. — А что у нас в коробке?

Коробкой у газетчиков называется центральная часть полосы, окантованная черной рамкой, где жирным шрифтом или иным выделением печатается самое важное сообщение.

— «Результаты „Керен каемет“ в минувшем году», — без труда прочитал техред зеркальный текст.

— Убрать. Отставить. — Тем самым он отложил публикацию сообщения. — А в качестве передовицы «Баллада о деревьях»? — Он нагнулся над столом с мандельштамовской корректурой. (В случае надобности опытный редактор тоже бегло читает перевернутые буквы.) — Снять, — приказал он.

Мандельштам покраснел. «Снять» означало, что набор будет рассыпан и переплавлен, так как статья не имеет шансов на опубликование.

— Снять? — спросил он.

— Ближайшие шесть месяцев, — резко сказал доктор Гликсон, но резкость его была адресована не молодому коллеге, а как бы окружающему миру, — никто в стране интересоваться идиллией не будет. Кое-что случилось, диктую прямо в набор. — И в треск клавиатуры линотипа, не снимая шляпы и наброшенного пыльника: — Шапка: «Доктор де Вриндт предает еврейский народ». Ниже: «Агудисты наносят нам коварный удар, запятая, объединяются с арабской верхушкой, запятая, отбрасывают наше дело на годы вспять, точка. Полужирным: В дальнейшем мы опубликуем текст меморандума, запятая, который подготовили двое лидеров „Агудат Исраэль“, запятая, широко известные рабби Цадок Зелигман и доктор И, точка, дефис, Й, точка, дефис, де Вриндт, запятая, и вручили сегодня в резиденции губернатора, точка. Меморандум говорит сам за себя, точка. Доктор де Вриндт не отрицает своего авторства, точка. Таким образом, он сам вынес себе приговор, точка. Отныне он вычеркнут из рядов еврейского народа, точка…» Это будет новая передовая статья. Дальше, Маймон.

Наборщик Маймон, тощий, скуластый, «за рубежом» страдал туберкулезом. Он дрожал от гнева, пальцы яростно стучали по клавишам, длинные рычаги станка умножали его удары. Бледный Йегошуа Мандельштам сидел рядом. Медленно сложил «Балладу о деревьях», сунул в нагрудный карман.

Метранпаж Уриэль, положив на колено сжатый кулак, всем своим существом ждал продолжения диктовки, избавительного взрыва.

Невысокий молодой наборщик Ниммис не сводил глаз с шефа, увлеченно слушая передовую статью, которой еще не слышал ни один человек.

Но все они знали эту статью; каждый из них мог бы написать ее своей кровью, своей возмущенной душой.

— Заголовок: «Вечный предатель», — сдержанным голосом начал доктор Гликсон.

Глава вторая

Неприятности

Голландский консул велел толстому кавасу [39] в синем кафтане и красном тарбуше налить ему из глиняного кувшина четвертый стакан холодной воды и достал из письменного стола новую сигару. Потом распорядился:

39

Кавас — охранник и курьер в дипломатическом представительстве на Ближнем Востоке.

— Пригласи мистера Эрмина!

Полицейский, весь в белом, держал в руке тропический шлем, а под мышкой пачку газет; на лице его читалась озабоченность. Он не придавал значения непроницаемому виду и прочей ерунде, связанной с его профессией; умный человек достаточно непроницаем, обычно говорил он, и может спокойно позволить мгновению владеть своим лицом.

— Вы тоже успели прочесть эту чепуху? — спросил он после рукопожатия, кивнув на кучу газет, у голландца, менеера Тобиаса Рутберена, протестанта-методиста, который со всем вниманием старался постичь знаки времени, ибо репатриация евреев в Святую землю явно что-то означала.

— Я не читаю на иврите, — ответил тот. — Первые нападки на господина де Вриндта появились третьего дня, и с тех пор мне кое-что перевели.

— Мне тоже, — сказал Эрмин, — для определенных членов правительства, которые гордятся, что не владеют этим языком. Я стараюсь выяснить, кто проторил меморандуму де Вриндта путь в газеты.

— Он сам, — сухо ответил консул.

Эрмин испуганно прищелкнул языком.

— Сам? — повторил он. — Жаль! В случае разглашения тайны можно было бы в конце концов заявить от имени администрации, что текст неаутентичен, что все представлено в ложном свете, и безобидный вариант, напечатанный в правительственной газете, сотворил бы чудо.

— Я вызвал доктора де Вриндта к себе, — проворчал консул. — В конечном счете именно на мне лежит ответственность, чтобы с ним ничего не случилось.

— Ну что вы, — возразил Эрмин, — он взрослый человек; если он сам навлекает на себя неприятности — пожалуйста, свое дело мы уж как-нибудь сделаем. — В этот миг Эрмин ненавидел всех писателей, которым не терпится запустить в мир свою ерундистику. А последствия пусть улаживает Господь Бог!

— Н-да, — флегматично обронил консул, как обычно в ответ на такие замечания, — чувство реальности, оценка последствий собственных поступков никогда его не интересовали. — Он разложил газеты. К каждой из них скрепкой был приколот машинописный листок: кое-что подчеркнуто красным. — «Надо вернуться далеко в историю Средних веков, чтобы обнаружить подобных предателей. Но в ту пору это неизменно были отщепенцы, давным-давно отринувшие свой народ и свою веру. Доктор де Вриндт — первый пример тому, насколько упрямый клерикал хуже любого ренегата». «Мы не сочувствуем де Вриндту. Будут твердить, что он сошел с ума, — в психушку его! Отнесут этот случай к патологической психологии — туда же, в лечебницу! Но пока вы позволяете ему оставаться на свободе, никто за него не поручится». «Этот доктор де Вриндт поистине храбрец. В то время когда мы преодолеваем сложнейший участок нашего судьбоносного послевоенного пути, он коварно устраивает покушение на проводника, на наше легитимное представительство. И тем не менее по-прежнему находится среди нас, будто ничего не произошло. Сидит с газетой в кафе, будто гражданин этой страны, а не змея, которую надо раздавить. Какое доверие к нашему долготерпению, к зрелости еврейского народа и его молодежи! Хочется искренне надеяться, чтобы он не обманулся; руку на отсечение мы здесь не дадим». «Остается лишь еще один шаг, господин де Вриндт, и вы, без сомнения, его сделаете. Два ваших предшественника его совершали, например тот Шабтай-Цви, который сперва изображал мессию, а потом надел тюрбан и стал молиться Мухаммеду. Давайте, господин де Вриндт, не стесняйтесь! Подходите ближе. Ваши добрые отношения с арабскими королями нам хорошо известны. Еще один шаг, и муфтий обнимет вас и передаст в ваши надежные руки руководство антиеврейской пропагандой на всем Востоке. Надеюсь, он и ваша новая вера сумеют защитить вас и от последствий ваших деяний. Боюсь, мы не сумеем».