Возвращение в Москву
Шрифт:
– Юлька, не плачь…
– А, ладно. Я сама начала, разбередила… Между прочим, у Саватеева, которого ты с чего-то вспомнил, братец содержит гей-бордельчик, и уже давно. Знаешь, когда он начал? Еще в девяностые, когда у метро и на вокзалах бродили голодные бездомные девочки и мальчики среднего школьного возраста с прилепленными на лоб ценниками. Такими, знаешь, маленькими клочками с нарисованной цифрой, которые в ту пору лепили на товар «челноки» на барахолках. Ты этого наверняка не видел – пересидел в своей деревне… Девочками Игорек (так саватеевского братца зовут) пренебрегал, потому как не те склонности, а мальчиков крал, отбивал, выкупал, чтобы потом торговать ими единолично.
– Юлька, откуда ты знаешь?! Сорока на хвосте принесла?
– Сорока. Есть в тусе такая сорока болтливая – Султанчик. Ты же с ним знаком и даже в карты играл у Андрона в «Храме» (извини, Юрочка, не хотела тебе ничего такого напоминать).
– Султанчик? Султан? Поп-сокровище с голоском кастрата? Вот объясни, почему он Султан-то?
– По недомыслию, скорее всего. Или по причине пристрастия к шароварам кричащих колеров. Не знаю я. Мало ли какие бывают сценические имена. А Султанчик не скрывает своих склонностей, к дамам относится как к подружкам. Вот и насплетничал, кое-кого назвал, кого встречал в…
– Юлька, и так нетрудно догадаться, кто там бывает. И в прочих подобных заведениях тоже. Парами, компашками и поодиночке. Не трудись называть имена. Их теперь расплодилось во множестве, и никто не скрывает своих склонностей, не только твой Султанчик. И ты лучше меня это знаешь, дитя гламура.
– Я не дитя гламура! Я трудящаяся женщина!
– У тебя одно другому не мешает вроде бы, а? А что касаемо грозы мышей и тараканов, мадам Луарсабовой, то не сомневайся: она – сидела. Сидела и была не из последних на женской зоне, если не «царицей», то лицом существенно приближенным. Такие ни в чем себе не отказывают, и гаремы заводят из свежих нежненьких девочек, и плеточки любят в ход пускать, и наручники, и кое-что похуже, о чем рассказывать неохота. А твой Парвениди…
– Да не мой он! Не мой! Ты меня с ним поссорил! А так иногда приятно было поболтать с умным человеком! Несмотря на то что он постоянно приговаривал, что живет по законам гендерного стяжательства и всепоглощающего эгоизма и в стремлении иных подавать ближнему на бедность усматривает признак неполноценности. Иначе говоря, он – половой шовинист и беспринципный обирала. Но ведь – миленький!!! Я с ним, пожалуй, помирюсь, Юрка. Ты разрешишь?
– Нет. А Пипа Горшков…
– А Пипа, к твоему сведению, импотент. Уже лет двадцать. Мне это абсолютно точно известно.
– Во-от ка-ак?!
– Во-от та-ак! Не зли меня, Юрка! В тусе есть свой сексопатолог. Доктор Лисянский. Появляется он не слишком часто. Практикует все-таки и популярные книжки пишет по профилю. Целую, знаешь, серию издал со своей сладчайшей физиономией на обложке. Но ценен Лисянский тем, что он не просто «раскрученный» доктор и популярный писака, а пункт обмена сведениями, говорящее справочное бюро. Все обо всех знает и страдает недержанием речи. Все пострадавшие по очереди хотят его убить, но потом он открывает рот, и становится так интересно, так интересно, что казнь в очередной раз отменяется. Про Пипу он рассказывал, что того застали с чужой дамой и от души побили. И отбили кое-что, и это самое «кое-что»
– Ты хочешь, чтобы я его пожалел, Юлия Михайловна? Бедного калеку? Как ни крутись, а ты проговариваешься, хитрованка. Он же шантажирует тебя! И, полагаю, Андрона твоего – «товарища по несчастью» – тоже. И еще массу народу, ты сама говорила про какие-то досье, которые он коллекционирует. Я отлично это помню! И не говори, что мне это приснилось, что я чокнутый.
– Юрочка! Я ничего подобного… Ты не чокнутый! Но – навыдумывал чего-то. С чего ты взял?
И такая фальшь в ее голосе, и такое непроницаемое черное зеркальное стекло во взгляде, и, по-моему, даже волосы ее перестали блестеть от огорчения. Юлька, я же не маленький. И я все о тебе знаю. Что меня беречь как птенчика? Я через такое прошел, что Пипа-кровосос по сравнению с некоторыми моими бывшими знакомцами сам птенчик. Или я ошибаюсь, и все намного серьезнее?
– С чего я взял? Юлька, я ужасно наблюдательный. Вернее, бдительный. Я стал таким в бараке. У меня там такая особая чувстительная антенна отросла, невидимая. Там иначе не выживешь, без такой антенны, вот и все. Все свои доводы я тебе перечислил, это во-первых. Во-вторых, ты вольно или невольно проговариваешься. Но самое главное – я видел, как ты скисла, когда Горшков заявился в казино, я видел, как ты помертвела, когда он тебе сказал пару слов. И я слышал эти слова! Он себя уже считает твоим хозяином, как будто ты корова дойная.
– Какие еще слова? На пушку берешь? Так, кажется, говорят? – Она усмехается. Но вкривь и фальшиво. Фальшиво!
– Тебе, правда, нужно, чтобы я повторил его слова? О сроках, о выплатах? Месяц прошел, но все я отлично помню. Слушай, Юлька! О чем он прознал? Если обо мне, бывшем уголовнике, то ерунда это! Он на меня прямо-таки плотоядно смотрит на всех этих раутах, где мы бываем, а мне наплевать, честное слово! Ничего у него со мной не получится! И, смею думать, такие сведения, будь они обнародованы, по нашим временам даже тебя не слишком скомпрометируют. О чем еще он может знать? О твоих махинациях в бизнесе? Так какой бизнес без махинаций, миледи? В нашей-то стране? Тоже несерьезная причина, если только ты не торгуешь потихоньку наркотой в своих «Ларчиках».
– Юрка! Что ты несешь! Наркотой! Нет, ты таки чокнутый совсем!
– Тогда что? То, о чем я думаю? Только это стоит таких безумных денег. Так? Юлька, я проверяю счета, ты уж извини.
Я даже считать научился и понимаю, что не можешь ты столько тратить. И не говори, что это не мое дело. Потому что у этой падали аппетиты растут, и он тебя в конце концов все равно… Господи боже мой! Ну не реви, пожалуйста!
Как же, не реви. Это последняя линия обороны, насколько я понимаю, и самая действенная – проливные слезы. Это оружие Юлька пускала в ход считаные разы на моей памяти. Она благородная, а я же выхожу виноват. Естественно. Я и чувствую себя виноватым. Хуже нет чужие деньги считать, даже из благородных побуждений.
– Юлька, я могу тебя защитить. Нас обоих защитить. Я здоровый умный мужик. А ты, как не пыжься, не железная. И не надо тут мне разводить о фамильной мистуловской стойкости.
– Не развожу я ничего! Что ты меня пытаешь?! Отстань ты от меня с этим шантажом. Все тебе мерещится. Юрка, ну что такое! Я хотела лирических воспоминаний, а получился вечер грязных сплетен, выяснение отношений.
Лирических воспоминаний, значит. Ничего подобного, мадам. Прекрасно помню, что она хотела меня «расшевелить». Вот и расшевелила.