Возвращение в Полночь
Шрифт:
Материальные тела не могут двигаться быстрее света, но фаза световой волны на это способна. Тарусовой удалось протянуть луч лазера от Луны до Сатурна и гонять колебания туда и обратно. Правда, фазовые скорости разных участков волны все время менялись, сигналы накладывались и искажались, но технические трудности удалось преодолеть.
– Таким образом, теперь мы можем сигналить морзянкой на скоростях до двадцати световых, – похвасталась Тарусова. – Уже есть интересные наработки, так что через год-другой появится аппаратура для передачи звука.
Зу поздравил коллег и объявил, что Контрольный Комитет Великих Гостей выделил грант для поощрения исследований в этом направлении. Марат по-доброму позавидовал: по сотне галаксов ежемесячно для рядовых исполнителей – это было втрое больше, чем получал он сам даже с учетом гранта от эйнштейновского фонда.
– Не так уж плохо, коллеги, – заметил шеф, но лицо его оставалось равнодушным. – Четвертый грант Великих Гостей за два года. На нас обратили внимание.
Кто-то добавил с места:
– Можно понять, какие проекты они готовы оплачивать. Погрозив пальцем, Зу сказал:
– А теперь наш новый сотрудник поведает о своем открытии, за которое Великие Гости платить не собираются.
Ирсанову показалось, что обмен репликами имел тайный смысл, которого он не уловил. Тем не менее Марат подошел к видеостенду, вставил мини-диск с демонстрационными материалами и начал традиционно:
– Если честно, то открыл эффект вовсе не я…
Лет тридцать назад Ирсанов-старший, возглавлявший физическую лабораторию Гермессиона, обнаружил загадочное явление. За несколько часов до некоторых солнечных вспышек начинали давать сбои антигравы. Отец долго исследовал эффект, нашел кое-какие закономерности, но сути феномена понять и объяснить не сумел.
В середине 90-х к исследованиям подключился Марат, и эта проблема легла в основу его диссертации. У них с отцом складывалась модель, которую со временем приняла примерно половина физиков, работавших в близких областях.
Процессы, приводящие к вспышке, зарождаются в центральных зонах Солнца, утверждали Ирсановы, причем волна будущего взрыва движется к поверхности много часов. Однако при этом возникает и другая сила, природа которой человеческой науке пока не понятна. Очевидно, это взаимодействие распространяется значительно быстрее волн плотности и вступает в резонанс с полями антигравитации. Еще при жизни Роберта Ирсанова феномен подтвердили научные группы, работавшие на Меркурии. Вот тогда-то и выяснилась самая невероятная сторона явления: если колебания неизвестной силы регистрировались на Венере, то возле Меркурия антигравы сохраняли обычный режим, и наоборот. Даже в тех случаях, когда обе планеты находились в противостоянии.
Закончив короткий доклад, он вывел на экран формулы для проекций гравитационного потенциала. Соотношения получились чудовищно сложными и уродливыми: множество тензорных параметров, интегралы всех мыслимых видов, причем практически все переменные – комплексные. И тем не менее даже такой монстр описывал явление не слишком правильно.
– Как видите, выражения сводятся к произведению двух операторов, – прокомментировал Марат. – Первый связан с вероятностью, а второй напоминает уравнения гидродинамики. Словно взаимодействие распространяется подобно сферическим волнам в упругой среде, причем эффект может проявляться в разных объемах пространства с некоторой переменной вероятностью.
По его докладу шеф заметил, что объяснение звучит вполне шизофренично, но это не страшно, поскольку теоретическая физика безумна по определению. После короткой паузы он глубокомысленно добавил:
– Вся так называемая наука – большой сборник мифов. И физика, и математика, и философия с историей. Мы пытаемся описать словами, формулами и придуманными понятиями явления и события, хотя не знаем, почему они происходят и как связаны между собой.
И тут началось. Коллег словно прорвало – все заговорили нестройным хором, перечисляя феномены, которым наука не нашла объяснений. Про Ирсанова с его семейным эффектом совсем забыли – больше всего досталось теории поля, не желавшей раскрывать свои загадки.
Марат и прежде знал, что созданный почти два века назад математический аппарат квантовой механики не может описать поведение гравитонов и связать воедино известные типы фундаментальных взаимодействий. Но теперь, из нестройных выкриков, он понял, что дела обстоят еще печальнее.
Примерно с середины XX века физика топталась на месте, как буйвол, упершийся рогами в непрошибаемую стену. Теория более-менее сносно описывала строение материи на уровне молекул, атомов и нуклонов, но дальнейшая дорога в глубь микромира была перегорожена незримыми шлагбаумами. Та же ситуация сложилась и в космологии: истинное строение Вселенной оставалось непонятным.
Физики десятилетиями усложняли теорию, вводили новые измерения, придумывали головоломные способы перенормировки, но результаты были неважными. Интегралы движения упорно стремились к бесконечности, да и другие соотношения приводили к невозможным выводам вроде того, что Вселенная давно сжалась и в настоящее время существует в сверхплотном состоянии, а все частицы распались, превратившись в кванты сверхжесткого излучения. Элементарный взгляд в окно показывал: ничего подобного на самом деле не случилось, то есть теория ошибочна.
Выбрав момент, когда шум голосов малость поутих, Марат тоже сказал о наболевшем:
– Современная физика использует слишком сложный математический аппарат, слишком много надуманных допущений. Это признак кризиса науки.
– Поздравляю, вы открыли Америку, – невесело хохотнул Джошуа Зу.
Проигнорировав иронию, Марат продолжил:
– Можно провести аналогию с кризисом геоцентрической системы. Птолемей и его последователи до безумия усложняли модель, нагромоздили иерархию эпициклов, но все равно не смогли подогнать теорию под видимое движение планет и Луны. А потом Ньютон открыл закон тяготения, Кеплер вывел простенькое уравнение, и все стало на свои места.
Ему немедленно напомнили, что история науки знает огромное количество подобных примеров. Когда уперлась в тупик классическая физика, ответы на большинство вопросов дали простые постулаты Эйнштейна и Бора. Многолетний поиск химической формулы белка завершился озарением: нужна не химическая, а структурная формула, потому что белковые молекулы складываются из аминокислотных звеньев. Кошмарные интегралы ядерной физики удалось упростить и понять, когда Фейнман и Юкава нарисовали примитивные диаграммы, которые объясняли превращения частиц лучше и нагляднее, чем многоэтажные уравнения.