Возвращение в Прованс
Шрифт:
Впрочем, в подрывных действиях Лизетту – и некоего Боне – подозревал гестаповец фон Шлейгель. А теперь выясняется, что она живет на ферме Боне в Австралии!
Макс несказанно обрадовался, когда ему удалось связать Равенсбурга с Боне: судя по всему, это один и тот же человек. Впрочем, открытие доставило Максу несколько неприятных минут, когда он понял, что с такой же настойчивостью подбирался к тайне Лизетты и фон Шлейгель.
И все же Макс узнал многое: Боне, участник французского Сопротивления, тайно сотрудничал с британской разведчицей, они полюбили друг друга, а Маркуса Килиана заманили в западню. Казалось бы, все просто и понятно, но Макс не мог успокоиться. Чем именно привлек интерес союзников скромный немецкий полковник в Париже, назначенный верховным командованием на бесполезную кабинетную службу? Макс очень хотел во всем досконально разобраться и немедленно написал письмо Лизетте в Австралию, надеясь, что она не сочтет вопросы оскорбительными. Он адресовал письмо Лизетте Форестье, а не миссис Люк Рэйвенс, однако ответ получил только сейчас: во время отсутствия Макса Николя регулярно проверял почтовый ящик друга и сообщил по телефону, что наконец-то пришло письмо из Австралии.
– А отправитель
– Да, некто Рэйвенс.
– Что, без имени? – с замирающим сердцем уточнил Макс.
– Тут неразборчиво написано… Лизель… Лисбет?
– Лизетта! – воскликнул Макс, укоряя себя за недогадливость. Разумеется, она сейчас пользовалась фамилией мужа.
– Ага, Лизетта, – подтвердил Николя. – В общем, с тебя ужин.
– Ладно, заказывай ресторан.
– Ох, ты так легко соглашаешься, даже неинтересно… – рассмеялся Николя и повесил трубку.
Макс погрузился в размышления. Эйхеля можно вычеркнуть из списка – у старого банкира больше нет никаких сведений. Лизетта ответила на письмо… Может, появится новая информация о Равенсбурге? Неизвестным оставался только фон Шлейгель. Учитывая отношение Эйхеля и Килиана к гестаповцу, похоже, фон Шлейгель играл во всем этом какую-то зловещую роль, а значит, требовалось дальнейшее расследование.
Более того, именно фон Шлейгель странным образом связывал всех участников давних событий. Макс решил собрать все возможные сведения, считая, что важны даже самые незначительные подробности. Посещение государственного архива в Кобленце имело решающее значение.
Уезжая в Кобленц, Макс не представлял себе, какие сведения найдет в архиве; поездка должна была помочь ему отвлечься от мучительно долгого ожидания ответа из Австралии. Макс надеялся, что ему повезет, что в Кобленце выяснится новая информация о Килиане и, возможно, о фон Шлейгеле, но то, что он узнал, совершенно выбило его из колеи.
За неделю отсутствия квартиру выстудило. Макс сбросил рюкзак в коридоре, торопливо включил на кухне газ и поставил чайник. Следовало бы готовиться к занятиям, но думать об этом не хотелось. На столике в прихожей лежала груда почты, письмо Лизетты – на самом верху. Макс с усилием оторвал взгляд от конверта, решил сначала согреться, поесть и обработать свои записи из Кобленца. Из радиоприемника доносился протяжный баритон Бена Эрла Кинга, и Макс, негромко повторяя «будь со мной», заварил кофе и достал из шкафчика печенье. Оказалось, что давно пора сходить за продуктами: в доме остался только кусок сыра в холодильнике, пакет картофельных чипсов и пирог, который бабушка заботливо завернула в льняное полотенце и положила внуку в рюкзак – на дорогу. Макс выложил нехитрую снедь на тарелку, налил кофе в кружку, накинул на плечи свитер и устроился у зажженного камина в гостиной. Письмо Лизетты лежало на столе. Макс уставился на него, убеждая себя, что если Лизетта отказалась рассказать ему о Килиане, то ничего страшного не произойдет.
Он вскрыл конверт и расправил страницы, исписанные мелким, убористым почерком. Нет, тревога была напрасной: Лизетта не стала бы так много писать, если бы не захотела сообщить всю правду об отце Макса.
Письмо, отправленное пять недель назад, было написано по-французски.
«Уважаемый Максимилиан!
Ваше письмо стало для меня большой неожиданностью. Вдобавок, я с сожалением узнала, что Маркус не подозревал о вашем существовании. Наверное, поэтому он никогда не заговаривал о детях. Впрочем, не говорил он и о вашей матери – он никого не впускал в свои личные переживания, – хотя и упоминал о ней. Примите мои искренние соболезнования по случаю ее смерти.
Однажды Маркус с сожалением заметил, что наверняка разочаровал Ильзу. Из этого упоминания мне стало понятно, что Маркус с невероятным благоговением относился к вашей матери и что между ними существовала глубокая дружеская привязанность, а не романтическая влюбленность. Как вы понимаете, это мое личное восприятие, основанное на представлении, создавшемся у меня о довоенном периоде жизни Маркуса. Насколько я могу судить, они очень подходили друг другу, но война разрушила все планы и изменила мировоззрение Килиана. Если прежде он мечтал о женитьбе, то впоследствии неуверенность в завтрашнем дне уничтожила мечты. Маркуса отправили на Восточный фронт, откуда если и возвращались, то с жуткими ранениями. Однажды он сказал: «Ильза заслуживает всепоглощающей любви».
Мне трудно понять, рада я вашему письму или нет. Оно напоминает мне о прошлом, которое я намеренно стараюсь забыть, как и многие другие, прошедшие войну. Что ж, буду с вами откровенна: да, в 1943 году меня, агента британской разведки, заслали во Францию с заданием войти в доверие к полковнику Маркусу Килиану, соблазнить его и выпытать секреты абвера. Выбор пал на вашего отца, потому что британскому командованию стало известно об антинацистских убеждениях и антиправительственных взглядах Килиана.
Гитлеровское правительство откомандировало вашего отца в Париж из-за того, что он нарушил приказ Гитлера о немедленном расстреле всех офицеров из числа пленных красноармейцев. У вашего отца были весьма четкие представления об обращении с военнопленными. Он запрещал своим подчиненным участвовать в казнях женщин и детей. Разумеется, это вызвало гнев Гитлера. Килиана отозвали из действующей армии и перевели на кабинетную службу в Париже. Его стратегические способности и таланты обращения с людьми остались без применения. Обо всем вышеизложенном мне подробно рассказали в Лондоне, во время подготовки к выполнению задания.
В 1943 году британское командование считало, что Килиан легко поддастся вербовке. Однако, как выяснилось, у вашего отца были свои представления о долге, доблести и чести. Да, Маркус ненавидел нацистский режим, но он был истинным патриотом Германии. Я подозреваю – к сожалению, у меня нет веских доказательств, – что Маркус Килиан был одним из участников заговора против Гитлера. В частных беседах Маркус называл Гитлера «безумцем».
Я не присутствовала при смерти вашего отца, однако знаю,
Мой муж, Люк, по рождению немец, невероятно похож на вашего отца. При иных обстоятельствах Люк и Маркус наверняка стали бы добрыми друзьями. Мой муж питал величайшее уважение к вашему отцу, но, по понятным причинам, мы это не обсуждаем. Так или иначе, мне тяжело вспоминать о Маркусе еще и потому, что весной и летом 1944 года мы были с ним близки, и я испытывала к нему глубокие, хотя и противоречивые, чувства.
Мысль о его преждевременной смерти до сих пор причиняет мне боль.
Вы также спрашивали о начальнике криминальной полиции фон Шлейгеле. Конечно же, я хорошо его помню. Он арестовал нас с Люком в Провансе. Во время нашего ареста произошло какое-то событие, о котором мой муж никогда не упоминает, но воспоминания об этом до сих пор терзают его. Кстати, Люк не знает о вашем письме – опять же, по очевидным причинам. Для Маркуса Килиана фон Шлейгель воплощал в себе все ненавистные черты нацистского режима. В 1943 году между ними состоялся единственный (насколько мне известно) телефонный разговор, после которого Маркус не мог скрыть своего отвращения к этому человеку. Если честно, я до сих пор вздрагиваю при одном упоминании имени презренного гестаповца.
Как выяснилось впоследствии, фон Шлейгеля направили в концентрационный лагерь Аушвиц-Биркенау – еще одна причина, по которой Люк не знает о вашем письме. Приемные родители и сестры моего мужа погибли в этом концентрационном лагере, однако остается неизвестным, при каких обстоятельствах это произошло; вдобавок, ни родители, ни младшая сестра не внесены в реестры заключенных концентрационного лагеря Аушвиц, хотя есть сведения о том, что из Дранси в Аушвиц отправили всю семью.
Позвольте объяснить вам, каким образом у бойца французского Сопротивления, рожденного в Германии, оказалась еврейская приемная семья. Мой муж, урожденный Лукас Равенсбург, осиротел во младенчестве. После Первой мировой войны его привезли во Францию и усыновили французские евреи, семейство Боне из Сеньона. У Люка обнаружился талант к выращиванию лаванды. Он знал, что его усыновили, но до 1942 года считал, что его погибшие родители были французами, а не немцами.
Известие о смерти приемных родителей и сестер надломило Люка. Долгие годы моего мужа не покидало чувство вины. После освобождения Парижа мы покинули Францию и переехали в Британию, однако тяжкие воспоминания по-прежнему были слишком близко.
В итоге мы переехали в Австралию и начали здесь новую жизнь. Люк счастлив, разводит лаванду, а я рада, что он наконец-то обрел мир и покой. У нас двое детей, пятнадцатилетний Гарри и одиннадцатилетняя Дженни. Люк учит Гарри выращивать лаванду и намерен отправить в Лондон лавандовый экстракт урожая будущего года.
Максимилиан, я прошу вас войти в мое положение и прекратить переписку.
Надеюсь, я ответила на все ваши вопросы, особенно на те, что касаются Маркуса Килиана. Я была знакома с ним всего несколько месяцев, но за это короткое время поняла, что он был необыкновенным человеком и превосходным военным. Вы можете по праву гордиться вашим отцом.
Если бы он знал о вас, его жизнь была бы полна.
С наилучшими пожеланиями,
Макс обреченно вздохнул, с сожалением понимая, что держит в руках первое и последнее письмо Лизетты. Она была единственной надежной ниточкой, связывающей его с отцом, и не просто знала, но и любила его: это чувство сквозило за каждым тщательно продуманным словом. Впрочем, Макс сознавал, насколько неловким будет общение Лизетты с сыном своего бывшего возлюбленного.
Между строк письма скрывалась невыразимая боль, а сведения, полученные Максом в Кобленце, могли причинить Рэйвенсам еще больше страданий.
Громкий стук в дверь прервал размышления Макса. На пороге стоял Николя с огромным пакетом еды в руках.
– Привет! Я решил, что ты проголодался с дороги.
– Молодец! – улыбнулся Макс. – А пиво не забыл?
Николя с гордостью оттопырил карманы куртки, откуда торчали горлышки пивных бутылок.
– «Кроненберг» – лучший продукт Эльзаса! – заявил он.
– А я тебе привез коробку лучшего швейцарского шоколада.
Николя радостно ухмыльнулся и через минуту уже сосредоточенно поглощал горячий бутерброд с говядиной и горчицей.
Макс открыл пиво и протянул бутылку приятелю.
– Ты уже прочитал долгожданное письмо из Австралии? – поинтересовался Николя.
Макс задумчиво кивнул.
– Ну и что она тебе рассказала?
– Вот, читай, – предложил Макс, вручая другу письмо. – Только не заляпай!
– Нет, я такой почерк не разберу. Ты лучше перескажи, только покороче.
Макс торопливо ознакомил Николя с содержанием письма Лизетты.
– Теперь я думаю, что делать дальше, – заключил он, слизывая с пальцев соус.
– А стоит бередить старые раны? – с сомнением поинтересовался Николя.
– Нет, пожалуй, – ответил Макс. – Она честно ответила на все мои вопросы и…
– И ты исполнишь ее просьбу, оставишь ее в покое.
За окном сгустились зимние сумерки. В Австралии стояло лето, жарко светило солнце, цвела лаванда… Макс втайне позавидовал Лизетте, ведь она могла себе представить живого, смеющегося Маркуса Килиана.
– Понимаешь, она может вспомнить его голос, его прикосновение, улыбку, взгляд… А у меня ничего нет, кроме чужих воспоминаний, – печально признался Макс.
– Ой, бедняжка, расчувствовался! – заметил Николя. – Вот я знал своего отца, и что? Всю жизнь ненавидел его за то, что он бил мать. Мало кто понимает или по-настоящему знает своих родителей. Считай, тебе повезло: создай идеальный образ в своем воображении и любуйся на здоровье.
– Ты циник, Николя! – отмахнулся Макс.
– Нет, я реалист, а ты – законченный романтик. Впрочем, ты можешь это себе позволить. Скажи, чего ты добиваешься? Лизетта все рассказала и просит больше ее не тревожить…