Возвращение

Она сидела у посредницы по найму прислуги; глаза ее выражали безысходную тоску. Уже были принесены жертвы богу очага и все сезонные работницы вернулись домой. Только она все еще жила в бюро найма вот уже двадцать с лишним дней. Никто не желал ее нанимать. Она задолжала хозяйке, матушке Ван, более десяти цзяо, и, вернувшись, хозяйка застала ее в той же позе, в какой оставила, уходя из дому.

Матушка Ван вошла в зал, положила на стол новогодние покупки, сбросила шарф.

– Послушай, милая, послезавтра Новый год, каждый

должен заботиться о себе сам, – передохнув немного, заговорила она. – Что ты думаешь делать? Иди-ка домой на Новый год, а потом вернешься.

Эти слова подействовали на женщину как ушат холодной воды. Она долго не могла произнести ни слова, наконец со слезами на глазах вымолвила:

– А как быть с долгом? У меня нет ни гроша! Иначе я не сидела бы здесь! Да и как без денег возвращаться! Я не была дома лет двенадцать. Когда уходила, дочке только пять минуло. Она даже не знает, что умер отец. Я так по ней скучаю! Но в таком положении…

Горькая обида сжала горло, и женщина замолчала, но хлынувшие потоком слезы были красноречивее любых слов.

Матушка Ван давно бы ее выгнала, только боялась, что она не вернет ей долг.

Женщина вышла в другую комнату, прилегла на холодную лежанку и залилась горькими слезами.

Но слезами горю не поможешь – нужно было найти выход. Она развязала небольшой мешок, лежавший на краю кана, [1] и стала перебирать старую одежду.

Несколько лет назад, когда ее муж служил в одном из гарнизонов провинции Хэнань, у нее еще было несколько шуб. Но потом пришел приказ о переформировании, и все офицеры лезли из кожи вон, чтобы выслужиться и не потерять места.

Ее муж сопровождал командующего и погиб вместе с ним в сражении под Чжэнчжоу.

Семьи военнослужащих отступавшей армии не смогли с собой много везти. С большим трудом ей удалось захватить кое-какие вещи. Она закладывала их и продавала. В конце концов у нее почти ничего не осталось, кроме револьвера с двумя патронами, принадлежавшего мужу. На него не так просто было найти покупателя. Еще была у нее шинель и старая ушанка. Шинель служила одеялом, и в холодные дни женщина с ней не расставалась.

Револьвер она никому не решалась показать и, вытащив, тотчас прятала в карман шинели. Лежавшие в мешке изношенные платья уже нельзя было продать.

Женщина вздохнула, сунула их обратно в мешок и задумалась.

Наступили сумерки, а она все еще сидела в холодной комнате.

Матушка Ван готовила в соседней комнате ужин, когда пришел какой-то мужчина. Судя по синему халату с красной окантовкой, это был слуга из соседней гостиницы.

– Сегодня вечером, часам к девяти, пришлите одну, – сказал он матушке

Ван.

– А кто требует?

– Начальник отдела Чэнь.

– Тогда я пошлю Луань Си.

– Все равно, только без опозданий, – бросил слуга и ушел.

В душе женщины шевельнулась надежда: небо не позволит ей умереть в такой тяжкий момент, оно даст ей чашку риса.

– Пошлите меня, матушка Ван!

– Разве ты пойдешь?

– А что?

– Неужели ты не догадалась, что требуется «прислуга для кана»?

– Как это «для кана»?

– Вот бестолковая, ничего не понимает! – Матушка Ван с улыбкой шепнула ей что-то на ухо и добавила: – Ведь тебе даже одеться не во что. И возраст не тот.

Опечаленная женщина вернулась к себе, взяла зеркальце с отбитым углом, подошла к окну. Ну конечно, матушка Ван права. Виски седые, на лбу морщины, скулы торчат.

Ей скоро сорок три. Во время военных походов, когда она сопровождала мужа, ветер и мороз стерли с лица былую привлекательность. Волосы она давно остригла, и они лежали короткими, плохо расчесанными прядями.

В этой местности волосы подстригали только знатные барыни и барышни. Когда-то она сама была хозяйкой, имела слуг, но теперь такая прическа была совсем некстати; возможно, именно поэтому ей не удавалось найти работу.

Поужинав, матушка Ван ушла за Луань Си, а женщина взяла смерзшееся, твердое, как камень, полотенце и отдарила его в стоявшем на печи тазу: то, что сказала ей на ухо матушка Ван, натолкнуло ее на новую мысль. Она тщательно обтерлась горячим полотенцем, и лицо сразу стало чище, белее.

Из деревянной шкатулки, лежавшей на кане, она достала выщербленный гребень, расчесала волосы. Пудры не было, но в углах шкатулки белели ее остатки. Выложив все содержимое на кан, она шпилькой выковыряла остатки пудры и растерла ее по лицу.

Лицо сразу стало привлекательнее, и на душе женщины посветлело.

Она вышла на улицу, украдкой оторвала клочок красной бумаги от свеженаклеенной новогодней надписи. Потом вернулась домой и соскребла с лампы немного сажи.

Красную бумагу размочила и накрасила щеки и губы. Сажу смешала с маслом для волос и подчернила виски и брови.

После этого она больше не сомневалась, что сможет угодить начальнику Чэню.

Вернулась матушка Ван. Женщина поспешила ей навстречу и спросила, как она выглядит.

– Что тебе сказать? Старая ведьма, – рассмеялась матушка Ван.

– Разве я не хороша?

– Для шестидесятилетнего старца. А где его найти? Да и старики теперь хотят молодых. Выбрось это из головы, в самый плохой притон тебя не возьмут.

Женщина снова заплакала. Какой позор! Да еще в ее возрасте. Только голод может заставить пойти на такое.

Женщина завернулась в шинель, легла на лежанку. Мысли ее лихорадочно работали, но за долгую ночь она так ничего и не придумала, хоть и пролежала, не сомкнув глаз, до рассвета.