Паук

Сам я – цепкий паук,А судьба у меня – паутина,Долго вил я ее,В центре хрупких волокон таясь.Но внезапное гореОбрушилось, словно лавина,И моя паутина,Паутина моя порвалась…– Как мне жить? – вопрошаю.Повелитель Цзюй-лин мне ответил:– Вновь плети свои сетиИ не жди от природы услуг,Ибо вечного нет,Может все оборваться на свете,А таких паутин, чтоб не рвались,Не сделать, паук!– Но скажи, где найти мнеМестечко,

чтоб вновь затаиться?Над широким колодцемИль в старых стропилах дворца?Может, в зарослях мнеИли в травах дремучих укрыться,Чтоб не выпало вновь паутинеХудого конца?К небу руки взметнулисьПовелителя моря Цзюй-лина.Он сказал: – Место жизниПо сердцу себе выбирай,Чтоб ничто не довлелоНад судьбою твоей паутинной, —Лишь тогда обретешь тыЗемное блаженство и рай!– Но не будет ли вновьПаутина разорвана вскоре?Дам ли новую формуВолоскам многочисленных строп? —И тотчас же в ответПовелитель могучего моряМне учтиво вручилЧудодейственный калейдоскоп…– Здесь и форм, и расцветок,И узоров найдешь ты немало!– Повелитель! – сказал я, —Увы, различает мой взорВ этом калейдоскопеДесять лишь разноцветных кристаллов,Разве можно из нихСвить невиданный прежде узор?– Ты ничтожен, паук!Со времен мирового потопаНаходили в нем людиВсе, что нужно судьбе,Из десятка кристалловЧудесного калейдоскопаСвито множество жизней —Другого не нужно тебе! [1]

В тот вечер луна была удивительно яркой. Ее свет скользил по листьям кокосовой пальмы, ложился бликами подле Шан-цзе и ее гостьи – госпожи Ши. Лица женщин смутно белели в полумраке, голоса звучали гулко, словно эхо в горном ущелье.

Вокруг было тихо, лишь изредка налетал легкий ветерок, шевеля тени цветов. Ничто не нарушало задушевной беседы двух женщин, птицы на ветвях спрятали клювы в перья; притихли в траве насекомые; даже белый котенок, примостившись возле Шан-цзе, тихо дремал, убаюкиваемый голосом хозяйки. Шан-цзе гладила его маленькой хрупкой рукой.

– Дорогая, пусть говорят обо мне что угодно, я не боюсь. В судьбу я не верю, но безропотно приму все, что бы она мне ни уготовила. Загадывать бесполезно.

От этих слов госпоже Ши стало не по себе, и она сказала:

– Вы слишком безразличны к своему будущему. А кто живет сегодняшним днем, не избегнет несчастья. Сплетни, разумеется, незачем слушать, но будьте пооткровенней с людьми, и вы рассеете всякие подозрения.

Шан-цзе взяла котенка на руки и, лаская его, усмехнулась:

– Милая моя! Вы заблуждаетесь. Загадывай не загадывай, а от несчастья никуда не скроешься. Мы не знаем, что будет с нами через час, а через три-четыре месяца или, скажем, два-три года и подавно. Беду, которая случится со мной через секунду, и то нельзя предотвратить. Кто может поручиться, что я просплю спокойно нынешнюю ночь! Знай я, что произойдет несчастье, я все равно оказалась бы перед ним бессильной. Будущее всегда туманно, мы живем в неведении. Вы, вероятно, забыли древнее изречение: «Не загадывай о завтрашнем дне, ибо не ведаешь, что будет с тобою нынче». Мы пришли из неизвестности, живем в неизвестности и уйдем в неизвестность… Наш путь окутан тучами, скрыт туманом, кому страшно, пусть стоит на месте. Но кто рискнул отправиться в долгое путешествие, должен преодолеть невзгоды и отчаяние и смело идти вперед. Идти, не думая о будущем!

Вы ничего не знаете о нашей жизни. Ни вы, ни кто другой из нынешних соседей. И мне не хотелось бы ни себя, ни его позорить. Вы ждете от меня откровенности? Извольте. Только прошу вас, пусть это останется между нами. Так вот слушайте, мы с ним не…

Не дав Шан-цзе договорить, госпожа Ши поднялась и поспешила выразить свое изумление:

– Да что вы говорите! Просто удивительно!

– Ничего удивительного, сейчас

все поймете. Совсем маленькой девочкой меня отдали в семью будущего мужа. В таких случаях обходятся без свадебного обряда. И наш брак я не считала законным. Кэ-вана я тоже не любила, но в благодарность за то, что он помог мне вырваться из этой деспотичной семьи, стала его женой.

– Так вот оно что! Значит, у вас с Кэ-ваном сложились несколько странные отношения, потому что не было родства душ?

– Вы хотели сказать, не было любви? – очень серьезно ответила Шан-цзе. – Честно говоря, я никогда не могла отличить настоящую любовь от ненастоящей, потому что сама ни разу не любила. Брак вещь пустая и с любовью не имеет ничего общего. Любовь находится в сфере духовной. Все видели, как он меня обхаживал, но я оставалась равнодушной. Ведь он человек легкомысленный, слабовольный, да еще со скверным характером. Все знают, что я жена Кэ-вана. Я часто слышу об этом в храме, когда прихожу молиться, и всякий раз мне бывает стыдно, ужасно стыдно. Ведь бесчестно принимать любовь, если сама не любишь. Да, я никогда его не любила. Но безропотно выполняла свой долг, потому что семья – основа общества, а любовь – чувство личное. Вот как складывалась наша жизнь. Я знаю, злые языки болтают про меня и господина Таня, но все это сплетни. Я ни за что бы не разрушила семьи.

– Да… – только и могла сказать госпожа Ши. – Теперь я все понимаю. Сегодня же скажу мужу, пусть не верит слухам. Вы добрая чистая женщина, да сохранит вас Небо! – гостья ласково погладила Шан-цзе по плечу и стала прощаться.

Шан-цзе пошла ее проводить. В саду, по обеим сторонам аллеи пышно разрослись цветы.

– Только, пожалуйста, никому ничего не рассказывайте, кроме господина Ши, – попросила Шан-цзе. – Сама я не придаю никакого значения всем этим грязным сплетням, а вот муж, должно быть, рассердился, уже несколько дней не живет дома. Я не стану перед ним оправдываться. Да и никто не стал бы на моем месте. Зачем? Ведь все равно не поймут. Отказаться от предубеждения – трудно, это вполне естественно. Каждый судит по-своему. Но мне безразличны его подозрения. Главное – быть чистой и безгрешной перед Небом. Вы не беспокойтесь – что бы со мной ни случилось, я не склоню головы, не поддамся отчаянию. Если выберете время еще разок навестить меня, мы продолжим этот разговор.

Проводив гостью до ворот, Шан-цзе возвратилась в дом.

Час был поздний. Серебряный свет луны залил всю комнату: стол, стулья, постель. Шан-цзе нажала кнопку звонка и прилегла. В тот же миг в дверях появилась служанка.

– Барышня спит? – спросила Шан-цзе.

– Давно уснули. Прикажете подавать ужин?

Служанка зажгла свет и увидела, что хозяйка полулежит на кровати.

Шан-цзе была очень хороша собой: живые глаза, нежная шея, тонкий, будто выточенный из нефрита нос, брови, словно ивовые листочки, губы, как две половинки персика, слегка растрепанные волосы… Фигура так же хороша, как и лицо. Красивый мелодичный голос вызывал невольный трепет.

– Погаси свет, глазам больно. Есть мне не хочется, а госпожу Ши я не догадалась пригласить к ужину, так что можешь отдыхать, только сначала прибери немного и приготовь свечу.

Служанка погасила свет.

– Господин нынче, пожалуй, не придет, можно закрывать входную дверь? – спросила она.

– По-моему, он никогда больше не придет… Поешь, закрой дверь и ложись спать, поздно уже.

Служанка ушла, и Шан-цзе осталась одна в залитой ярким лунным светом комнате. Свеча догорала: казалось, она выплачет сейчас до конца все свои слезы. Крохотный язычок пламени колебался от легкого ветра. Шан-цзе взяла свечу и перенесла ее на столик в углу у окна, где лежало несколько книг и молитвенник. Каждый раз перед сном Шан-цзе становилась на колени и читала наизусть какое-нибудь изречение из канонов либо несколько фраз из молитвы. Она могла забыть о чем угодно, только не об этом своем священном долге. Вот и нынешней ночью Шан-цзе, как обычно, долго стояла на коленях, погруженная в глубокое раздумье; потом вдруг очнулась и взглянула на свечу, которая, видимо, давно уже погасла.

Женщина постелила и легла. Луна скрылась. Но сон не шел к Шан-цзе, она смотрела на далекое небо, словно собиралась открыть ему свое сердце. Шан-цзе долго ворочалась с боку на бок, как вдруг услыхала какой-то шум в саду. Выглянула из окна, но там в густом ночном тумане лишь смутно виднелись деревья. Шан-цзе неслышно спустилась вниз, разбудила служанку и приказала ей узнать, что случилось. Служанка боялась одна идти в сад и стала тормошить слугу Туаня, спавшего в передней.

Вскоре служанка возвратилась.

– Угадайте, кого мы там нашли? – сквозь смех проговорила она. – Вора! Он свалился с садовой ограды: ноги перебиты, голова проломлена, лежит в луже крови, не шелохнется. Туань терновником приводит его в чувство…

После этих слов страх в душе Шан-цзе сменился состраданием, и она бросилась в сад.

– Чтоб ты сдох, скотина… выродок проклятый!..

Слуга хлестал несчастного с каким-то особым наслаждением, сопровождая побои бранью. Шан-цзе велела ему тотчас перестать, вместе со служанкой перенести раненого в дом и положить на хозяйскую тахту. Слуги были очень недовольны таким оборотом дела, полагая, что вор просто не заслуживает подобного обхождения.