Возвращения
Шрифт:
– Да, мы так когда-то думали. Но люди-то разные, и цели себе ставят разные! И в разных целях будут использовать все, что ты им оставишь... Положа руку на сердце, Алеша... ведь на самом деле ты трудишься лишь для тех, чьи цели совпадают с твоими, про остальных в лучшем случае не думая... а в худшем - думая, что их всех надо как-то... перевоспитать... глаза им открыть, что ли... Ведь правда? И я тоже, и все... иначе человек не умеет!
Автобус легко отвернул влево - пассажиров одинаково качнуло на сиденьях; нечувствительно пересек встречную полосу и вкрадчиво, будто высматривая место для ночлега, покатил в сторону от
– В свое время в Гоби,- неспешно проговорил Быков, глядя в дождливую мглу впереди и словно бы ни к кому не обращаясь,- много довелось работать с китайскими товарищами. Так меня еще тогда поразило: "товарищ" по-китайски - "тунчжи" и дословно это значит что-то вроде "единочаятель". Не единомышленник даже - а тот, с кем мы хотим одного и того же. Здорово, правда?
– Ну, вот видишь! Значит, первый ответ на вопрос "зачем?" будет: для своих единочаятелей. А уж когда найдешь их, тогда вместе с ними можно попытаться дать еще более общий ответ. Найти еще более высокую цель...
– Не знаю...
– раздумчиво прогудел Быков.- По-моему, наоборот. Ты работай, а тунчжи сами найдутся. А если начать с того, что собрать толпу на идейной какой-нибудь основе, оглянуться не успеешь, как эти партайгеноссе станут бандой, навязывающей свои чаяния всем, до кого могут дотянуться.
– Приехали,- подал голос Тойво, и громада автобуса остановилась с неожиданной легкостью, будто закон инерции о ней забыл.- Значит, дядя Леша, дело такое. Там внизу домофон, и еще на этажах решетки... Это я все сейчас открою, вы поднимайтесь и звоните прямо в квартиру. А я уж,- в его голосе появились виноватые нотки,- не буду вас дожидаться, вернусь к себе.
– Конечно, возвращайся,- сказал Быков.- Что тебе тут.
– Вы, когда закончите, просто кликните кого-нибудь из нас. Этак в глубине души, как сегодня.
– Услышите?
– чуть усмехнулся Быков.
– Н-ну, наверное...- без уверенности протянул Тойво. Потом спохватился.- Да конечно, услышит кто-нибудь. Я же услышал! И доставим обратно в целости-сохранности.
– Договорились,- сказал Быков, и в кабине водителя никого не стало.
Быков грузно выпростался из кресла в проход - в широких недрах салона ему все равно было узковато - и выпрямился. Григорий Иоганнович сидел неподвижно, по-прежнему прикрыв глаза, но чувствовалось: он напряжен, как струна.
– Идем,- сказал Быков негромко.
– Я не пойду, Алексей,- еще тише ответил Григорий Иоганнович.
– Как это?
– не понял Быков.
– Я не уверен, что мне есть, что сказать там.
– Погоди... Вместе же собирались!
– Я передумал.
Он замолчал. Быков, сопя, нависая над ним мохнатым и суровым айсбергом, выждал несколько мгновений. Потом смирился.
– Хорошо,- проговорил он с какой-то запредельной мягкостью.- Хорошо, Иоганыч. Подожди меня тут, я скоро. Только под дождь, пожалуйста, не выходи.
Эта мягкость, почти - нежность, никак не вязалась с его обликом. И потому казалась еще более невероятной, чем цитата из Марка.
Григорий Иоганнович сказал рвущимся голосом:
– И вообще я не вернусь.
Быков медленно втиснулся обратно в кресло, из которого с таким трудом выбрался минуту назад.
– Да что с тобой, дружище?
– едва слышно проговорил он.
Григорий Иоганнович резко повернулся к нему, и глаза его наконец открылись - широко и болезненно, словно от внезапного ожога хлыстом.
– Мне стыдно жить в выдуманном мире!
– фальцетом крикнул он.- Понимаешь, Алеша? Стыдно! Не могу! Я - настоящий! Я здесь...- у него не хватило легких на крик. Захлебнувшись, он попытался перевести дух - и тогда уже понял, что больше ему нечего сказать, все сказано.
Быков медленно, страшно побагровел, наливаясь венозной кровью. Какое-то короткое время он пытался сдержаться, а потом и его прорвало. Огромный чугунный кулак с треском ударил в спинку переднего сиденья.
– Ты что же, воображаешь, будто этот мир не выдуман?! Да это же морок, морок!! Нашел реальность! Если бы не подпитка валютой и трепотней извне, он двух лет бы не простоял! И десятка лет он все равно не простоит! Голову на отсечение даю - не простоит десяти лет! Двух пятилеток!!
Григорий Иоганнович молча смотрел Быкову в лицо и часто, с каким-то горловым треском дышал. Словно в гортани у него ктото ритмично рвал бумагу. Потом птичьи пленочки век вновь стали опускаться ему на глаза.
– Видно, раз уж начали, надо этот вариант теперь докрутить до конца, чтобы окончательно отбить от него охоту,- тихо сказал Быков.- Как в семидесятых-восьмидесятых большевистский вариант до полного износа докрутили, так что всех уже рвать начало от слова "коммунизм"... Может, и впрямь: претерпевый до конца, той спасен будет?
Григорий Иоганнович молчал.
– Опомнись, Гриша. Естественных миров у человека нет. Именно потому, что человек - не животное. Язык - выдумка. Письменность - выдумка. Законы - выдумка. Тексты Библии, и Вед, и Луньюя, и Корана поначалу возникали у когото в мозгу, а потом из них вырастали целые цивилизации. Конечно, они отличались от тех идеальных образов, которые описывались в текстах. Но еще больше они отличались от той реальности, что была до них. И - в лучшую сторону, Гриша, всегда в лучшую! Чем мир человечнее - тем более он выдуман, а чем он естественнее - тем бесчеловечнее... Миров много. Все миры люди сначала выдумывают, а уж потом одна из выдумок становится реальностью смотря по тому, сколько народу хочет именно ее, а не чего-то еще. Этого мира в некий момент захотели слишком многие. Кто из корысти, кто от усталости, кто от злости или разочарования... Да что греха таить, на этот мир просто отвалили больше денег. И не так уж трудно понять, кто. Кому выгодно. Интеллигентные люди об этом говорить стесняются, они же на общечеловеческих ценностях воспитаны, в европейский дом хотят... но фразу "Бойтесь данайцев, дары приносящих" - не Ампилов здешний придумал. И еще за много десятилетий до красно-коричневых было сказано: у России друзей нет, да и союзников всего два: ее армия и ее флот... Но, Гриша... это же не причина...
И Быков умолк. Ему тоже больше нечего было сказать.
– Я не вернусь, Алексей,-проговорил Григорий Иоганнович.И не уговаривай, и не заставляй.- Запнулся.- В кон...- у него перехватило горло.- В конце концов... тут... Тут у нас независимость.
Он выдавил это, сам стыдясь,- словно вынужденную скабрезность.
Быков медленно отвернулся. Растопырив локти, упер руки в колени и сгорбился.
– Ах, вот оно что,- глухо пробормотал он.
Потом глянул на друга исподлобья и чуть улыбнулся.