Возвращенная публицистика. В 2 кн. Кн. 1. 1900—1917
Шрифт:
Какая Паулина? — Центр. — Послушайте только: «во имя принципа партийного единства он уничтожил возможность реального единения партии... Идею примирения он противопоставил интересам дальнейшего развития партии...» Конечно, лучше было бы, если бы центр не уничтожал возможности «реального единения». Но оставим центр на время в стороне. Возьмем двух принципиальных противников в их чистом виде, если помните, они сидят на земле, и подошвы их соприкасаются.
Прибавим к этому, что силы противников совершенно равны: у большевиков, как и у меньшевиков, 87 делегатов.
Спрашивается: кто кого перетянет? Если меня не обманывают законы механики, положение борцов совершенно безнадежное. Им придется сидеть «соприкасаясь подошвами» долго, очень долго... Знаете, до которого времени? Пока из избы действительно не выйдет Паулина с ухватом или с шайкой горячей воды. Простите, но я решительно не вижу другого исхода.
Что Паулина — женщина вредных правил, против этого я пока не хочу спорить. Но разве в этом вопрос? Ведь самое появление ее вызвано абсолютной безвыходностью положения. Она вам самим совершенно необходима для развязки. Иначе история партии прекратила бы свое течение, — и восемьдесят семь сидели бы по сей день против восьмидесяти семи, соприкасаясь подошвами и стараясь перетянуть
Нет ничего легче, как обвинить «центр» в том, что он не помог большевикам съесть меньшевиков. Но ведь это обвинение выражает только ту несложную мысль, что для большевиков было бы лучше, если бы на скамьях центра сидело еще три-четыре десятка большевиков. Неужели же в этом вся мораль лондонского съезда?
Да, ничего другого Каменев не видит. Каждый съезд партии имеет в его глазах свою физиономию: второй — дал нам программу, третий (большевистский) — «был генеральным смотром идейного багажа партии накануне решительных событий», стокгольмский — был ареной столкновения «двух тактик», — но в лондонском съезде Каменеву не удалось открыть исторической морали. А между тем она так ясна! В Лондоне мы имели демонстрацию фракционного абсурда. Судьба как бы нарочно дала большевикам и меньшевикам равные делегации, чтобы демонстрировать абсурдность тех методов партийной политики, которые одинаково применяются обеими сторонами. И та же судьба поручила Каменеву найти живописный символ для этой тактики.
2. Логика фракционной борьбы
Наши фракции — и в этом их роковое отличие от нормальных идейных течений, — наши фракции переносят на внутрипартийные отношения методы классовой борьбы — разумеется, в карикатурном виде. Съезд превращается в пародию буржуазных парламентов. Победоносная фракция проводит свои решения и получает власть. Побежденная сторона переходит в оппозицию. Партия третируется ею, как государство. В качестве последовательной демократической оппозиции побежденная фракция не идет ни на какие соглашения с врагом. Она прямо или прикрыто бойкотирует его учреждения, злорадно подхватывает его неудачи и промахи, — и таким образом готовит себе большинство к будущему съезду. Она получает это большинство, чтобы подвергнуться участи только что сверженного врага. Она направляет теперь перуны официального негодования против бойкота и обструкции, при помощи которых она сама пролагала себе путь к власти. Все это прекрасно знают. Знает это и Каменев. И если по поводу речи товарища из Бунда Каменев восклицает: «Ц. К., осажденный партией!.. Этого рода защита слишком похожа на обвинение» — то это объясняется лишь обязанностями официозного историографа. Ибо уже на самом съезде было указано, что большевистский Ц. К. точь-в-точь такими же словами оправдывал свою недееспособность перед лицом большевистского третьего съезда. Сознание отражает бытие, — и печальное бытие бойкотируемых и компрометируемых центров, состоят ли они из большевиков или меньшевиков, порождает одни и те же аргументы в их печальном сознании...
Тактика обеих фракций — в этом состоит весь ее объективный смысл — игнорирует партию, как политическую силу в каждый данный момент и считается с ней лишь как с величиной завтрашнего и послезавтрашнего дня.
Допустим даже, что партия в конце концов сплотится под идейной и организационной гегемонией одного крыла. Но ведь наша история после второго съезда показала, что это работа не одного часа и не одного дня. А партия нужна нам всегда, сегодня, сейчас. Значит нужно методы фракционной борьбы за преобладание в партии соподчинить единству политических выступлений партии в целом. А это требует организационного единства партии, совершенно непримиримого, как показывает опыт и здравый смысл, с самостоятельным организационным существованием фракций. «Большевизм всегда боролся под знаменем партийности и единства партии», — говорит Каменев. Субъективно большевики — по крайней мере за последние два года — имеют больше прав сказать это о себе, чем меньшевики. Но объективно большевизм, как и его антагонист, боролся такими методами, которые превращают «единство партии» в карикатуру и в предмет издевательств. Лондонский съезд загнал обе фракции в тупик, создав для них то пошехонское положение, которое так картинно изображено Каменевым. И именно в этом историческая мораль лондонского съезда.
3. Идея «центра»
Силы ваши равны. Ни одна сторона не может победить другой. Если ваши точки зрения непримиримы, тогда расколитесь.
— Мы раскола не боимся! отвечают лидеры фракций. Но сейчас нет таких политических вопросов, на которых мы были бы в состоянии расколоться.
— Значит, на неопределенное время не останетесь в одной партии? В таком случае вы должны сознательно и искренно пойти на компромисс. Ибо физический закон непроницаемости исключает возможность одновременного господства в партии двух враждующих фракций. Через пять лет большевики (или меньшевики), может быть, победят, и тогда исчезнет как возможность раскола, так и необходимость компромисса. Но для того, чтобы партия могла существовать сегодня, не только как арена борьбы большевиков за преобладание, но как политическая организация рабочего класса, компромисс и необходим и неизбежен.
Кто это говорит? «Центр» или логика?
«Во избежание недоразумений, — сказал я в своей речи на съезде, — я должен заявить, что в политических вопросах, разделяющих партию, я отнюдь не стою на какой-то специальной точке зрения «центра», как приписывают мне некоторые товарищи. Позиция центра, на мой взгляд, предполагает ясное и твердое сознание необходимости компромисса, как предпосылки общеобязательной тактики. Но если я сознаю и подчеркиваю необходимость компромисса, то это не значит, что моя собственная точка зрения на данный политический вопрос составлена путем компромисса, путем выведения арифметического среднего из двух противоположных мнений. Образец такого метода мышления представил нам здесь т. А. [237] , который брал немножко оттуда и немножко отсюда. Мне бесконечно чужд такого рода «марксизм на вес»... Я решительно претендую на право иметь по каждому вопросу свое определенное
237
Акимов.
4. Меньшевики
Чтобы понять мораль лондонского съезда, нужно остановиться в двух словах на природе наших фракций. Мы начнем с меньшевиков, игравших в Лондоне главным образом страдательную роль.
То, что сплотило некогда эту фракцию, это — борьба за более свободные и широкие формы партийного развития против механического централизма, который думает заменить сложный процесс политического самоопределения масс полновластным усмотрением центрального комитета. Может быть, здесь будет уместно напомнить, что Каутский в письме к Аксельроду, т. Люксембург в Neue Zeit и Парвус в своей Weltpolitik поддержали тогда меньшевиков в их стремлениях вывести партию из условий кружкового сектантства. Оппозиционное положение меньшевиков в партии толкало их на путь критики и искания «новых путей». Эту способность они до известной степени сохранили за собой и впоследствии — и шел ли вопрос о создании беспартийных массовых учреждений, — профессиональные союзы, Совет рабочих депутатов, — шел ли вопрос об участии рабочих в правительственной комиссии или в избирательной кампании, меньшевики проявляли несомненно больше чутья, больше инициативы, больше широты и свободы в сфере тактики и организации. Но вместе с тем они развивали в себе те качества, которые не только помешали им сплотить партию на более свободных, демократических началах, но постепенно превращали их самих в фермент ее разложения. Еще на втором съезде большевики не сумели возложить на меньшевиков — а эти последние не захотели взять на себя — часть ответственности за судьбу партии. Составляя добрую половину ее, они развили ту тактику, которая обыкновенно составляет привилегию оппозиции в парламентарном государстве. Они жили критикой, обличали промахи господствующего течения, эксплуатировали всякие проявления партийного недовольства. В конце концов они научились смотреть на партию, как на внешнюю и в известном смысле враждебную им силу. Так как на пути ко всякому новому тактическому шагу им приходилось преодолевать естественный консерватизм партийной организации, то они в конце концов стали видеть в партии один лишь тормоз. Революционная роль организации Гапона [238] , комиссии сенатора Шидловского и, наконец, Совета рабочих депутатов укрепляла их в этом взгляде. Они начинают, наконец, третировать партийный патриотизм совершенно так, как социал-демократия третирует официозный патриотизм господствующих классов. Они не хотят видеть, что, если социал-демократия могла так прекрасно использовать беспартийные массовые организации, то исключительно благодаря тому, что сама она сохраняла внутреннюю связь, которая выражалась даже и в уродливых формах фракционной борьбы. Без этой партийной связи мы давно растворились бы в революционном движении и лишились бы той руководящей роли, которую мы до сих пор сохраняли за собой в народных массах.
238
Гапон Георгий Аполлонович (1870 — 1906), священник, агент охранки. С 1902 г. связан с Зубатовым. Инициатор петиции петербургских рабочих Николаю II, шествия к Зимнему дворцу 9 января 1905 г. До октября 1905 в эмиграции. Пытался проникнуть в боевую организацию эсеров, разоблачен, повешен рабочими дружинниками.
Эта сторона политической эволюции меньшевиков нашла свое выражение в лозунге рабочего съезда. Я не взялся бы формулировать в нескольких строках тот хаотический конгломерат идей, который составляет содержание агитации за рабочий съезд. Достаточно сказать, что мысль о съезде рабочих представителей выросла у меньшевиков не из каких-либо определенных потребностей революционного развития, — это скорее мистическая идея воскресения, освобождения от подпольного крохоборства, от всех болезней партийного развития... Во всяком случае в настоящее время лозунг рабочего съезда служит только развитию беспредметного скептицизма, безбрежной самокритики и в конечном счете разложению партии. Эта организационная позиция имеет свою параллель в области политики.
Наша партия всегда исходила из той мысли, что противоречие между новыми буржуазными обществами и старыми самодержавно-крепостническими может быть разрешено только революционным путем. Так как объективная историческая задача состоит прежде всего в создании «нормальных» условий для развития буржуазного общества, то и самую революцию мы привыкли называть буржуазной. Но в сущности никто в партии не думал, что революция сложится по классическому типу Великой Французской [239] . Если Плеханов сказал в 1889 г.: «Революционное движение восторжествует, как рабочее движение — или не восторжествует вовсе», — то он этим выражал уверенность в том, что главной движущей силой нашей «буржуазной» революции будет классовая борьба пролетариата. Аксельрод сделал шаг дальше — и формулировал мысль об авангардной, руководящей роли пролетариата в русской революции. Это было равносильно признанию неспособности буржуазной демократии выступить в роли гегемона нашей исторически-запоздалой революции. Из этого вытекает вывод величайшей важности: во-первых, победоносное развитие революции должно передать власть пролетариату, как главной руководящей и движущей силе революции. Во-вторых, идя сознательно навстречу революционной власти, социал-демократия должна развить прямую и непосредственную борьбу с буржуазным либерализмом за влияние на широкие народные массы, прежде всего на крестьянство.
239
Великая французская революция, буржуазно-демократическая революция во Франции в 1789 — 1794 гг.