Возвращенная публицистика. В 2 кн. Кн. 1. 1900—1917

Бухарин Николай Иванович

Государство, таким образом, — нас интересует в данном случае более всего эта «правовая надстройка» — являлось всегда в истории организацией классового господства. Но, как мы уже знаем, жизнь все двигается, производительные силы общества непрерывно растут, вызывают новые расчленения общества, создают новые классы, новые интересы и порождают стремления к новым «надстройкам», к новой, иной правовой организации. Старые господствующие классы, отстаивая свои жизненные интересы, всецело связанные с существующими порядками, не могут добровольно уступить власть. И решающим моментом опять-таки является классовая борьба, одерживает верх опять-таки сила.

Вот тут-то стихийное эволюционное развитие общества

сменяется неизбежными катаклизмами, потрясениями, революциями, которые устраняют старые «надстройки», не соответствующие фактическим отношениям людей и задерживающие дальнейший рост общества.

Революции, таким образом, заканчивают собою известный цикл эволюционного развития общества и расчищают путь для дальнейшего его опять-таки эволюционного развития.

Противоречит ли такое понимание эволюционизма в социологии эволюционизму биологическому? — Для ответа на этот вопрос и для иллюстрации к вышеизложенному воспользуемся классическим примером, который приводит К. Каутский в своей книге «Социальная реформа и социальная революция». Мы говорим об акте родов.

В течение девяти месяцев медленным, эволюционным путем в утробе матери зреет и развивается эмбрион. Но наступает затем момент, когда в утробе матери он не может дольше жить и развиваться. Происходит скачок, «революция», ребенок рождается на свет и только при этом условии, при новой обстановке, получает возможность дальнейшей жизни, дальнейшей эволюции.

Но присмотримся ближе к нашему примеру. Эта аналогия поможет нам яснее, конкретнее представить себе значение и соотношение эволюции и революции в историческом процессе.

Что совершается с ребенком, когда он рождается на свет? Происходит ли в нем какое-нибудь материальное органическое изменение? — Нет.

В утробе матери ребенок, перед тем как родиться, имеет в готовом виде все органы, в том числе органы дыхания, кровообращения и пищеварения. Но он не пользуется этими органами, он живет жизнью матери. После того как ребенок рождается, его органы начинают функционировать самостоятельно. Кровообращение принимает иную форму, дыхание совершается собственными легкими, в кишечник вносится пища извне. Органы остались те же, но в их функционировании произошла радикальная перемена. Таким образом, эволюционным путем накопляется материя, создаются органы. Революция действует лишь на функции этих органов.

Точь-в-точь то же самое происходит в обществе. Посредством мелких материальных изменений, медленным, эволюционным путем, как мы отметили выше, создаются общественные органы — материальные производительные силы, весь производственный аппарат, вся «экономическая структура» общества. Революция действует только на «надстройку»: государственная власть, законодательство и пр. начинают иначе функционировать.

Далее. Если бы эмбрион в утробе матери не достиг полной зрелости, если бы его органы не были совсем готовы, родовой «скачок» не мог бы заставить их так функционировать, как функционируют органы нормально родившихся детей. Для того чтобы «революция» была жизненной, для того чтобы она вела к дальнейшей эволюции, необходимо, чтоб она совершилась в соответствующий момент. И мы знаем, что когда роды наступают раньше времени, когда плод еще не созрел вполне, ребенок не выживает, происходит то, что на акушерском языке называется «выкидышем».

Это необходимо иметь в виду и во время общественных революций. В точности установить момент родов нового общества, как устанавливается момент родов у женщины, понятно, немыслимо. Но ясно, что для совершения известной революции необходимо, чтобы эволюция, то есть все предшествующее экономическое развитие общества, привело его в состояние, при котором эта революция возможна. Революционные попытки, не считавшиеся с этим, кончались всегда неудачей.

Когда обществу, созревшему для определенного функционирования, хотят навязать функции, которых оно не может исполнять, такие функции, которые присущи обществу при иной, высшей ступени развития его материальных сил, его «органов», — такие попытки кончаются также неудачей; происходит опять-таки «выкидыш». Пример — великая французская революция. Она хотела осуществить «свободу, равенство и братство». Оказалось, что она могла осуществить только «свободу», и то лишь свободу особого рода — свободу для буржуазной эксплуатации. Оказалось, что в недрах феодального общества могло созреть только буржуазное общество. И оно родилось и стало функционировать — не так, как этого желали вожди французской революции, не считавшиеся с реальными условиями, а так, как подобает буржуазному обществу, как оно может функционировать.

Другой пример — Парижская коммуна. Она хотела заставить европейское общество функционировать социалистически. Но оказалось, что на той ступени экономического развития, при том состоянии производительных сил общества и производственных отношений, социалистическая революция была невозможна. И поэтому Парижская коммуна не привела к цели и имела такой трагический конец.

Какие же из всего этого следуют выводы?

Вспомним все, что мы говорили выше.

Можно ли считать революционизм несовместимым с эволюционизмом и противоречащим ему? Можно ли объявлять революции исторически незакономерными, вредными, «несправедливыми», «безнравственными» и потому предосудительными актами? Нужно быть безнадежно слепым филистером или явным негодяем, сторонником отжившего и гнетущего все общество старого порядка, чтобы ответить утвердительно на поставленные вопросы.

С другой стороны, можно ли во время революции, при выставлении революционных требований, революционных программ, подлежащих реализации, не считаться с законами эволюции, с реальными условиями жизни? Можно ли выставлять требования, как бы они ни были прекрасны и желательны, если они противоречат действительности, если они не могут быть осуществлены? Те, которые отвечают утвердительно на этот вопрос, являются благодушными мечтателями, беспочвенными фантазерами, утопистами чистой пробы.

И филистерский «эволюционизм», боящийся крови и насилия, и утопический «революционизм», не считающийся с железными законами эволюции, — одинаково нелепы, одинаково вредны в революционные моменты.

И однако и «эволюционизм», и «революционизм» — неизбежные спутники всякой революции.

В России в настоящее время — это уже ясно для всех — революция в полном разгаре. Здесь, как и всюду, мы встречаемся и с теми и с другими.

С одной стороны — перед нами «эволюционисты», пытающиеся остановить бурное шествие революции и стремящиеся «к мирным реформам сверху». С другой — группы и даже целые партии, призывающие нас к социалистической революции. И это тогда, когда для всякого мыслящего человека должно быть ясно, что экономическое развитие страны, как и во Франции во время великой французской революции, так и в Германии в 1848 году, делает возможным и мыслимым у нас только буржуазно-демократическую революцию, тогда, когда мы еще не избавились от тяжелых цепей феодализма.

И те и другие — первые сознательно и бессознательно, вторые, конечно, только бессознательно — действуют в интересах реакции и во вред революции.

Только сознательное отношение к историческому процессу, правильное научное понимание законов исторического развития, умение совместить эволюционизм с революционизмом гарантируют нам разумную, целесообразную, истинно революционную деятельность.

Шаумян С. Г. Избр. произведения. В 2 т. 2-е изд. М., 1978. Т. 1. 1902-1914 гг. С. 75-81.