Возвращено на доработку
Шрифт:
Был кредитный отдел, безусловно. Ну и кредитный комитет, конечно. В него кроме нас с Валерой входила – да как входила – вплывала – Алла Константиновна – прекрасная и недоступная глава кредитного. Супруг её трудился по слухам чуть ли не в ЦБ, но на какой-то невысокой должности. Однако, что-то мог порешать. Аллу Константиновну ценили, одним словом.
Валютный отдел – а как же! Депозитарий – будь он неладен! Это всё Валера, конечно! «Нам необходимо привлекать риэлторов» Впрочем, ячейки сделали до нас, отказываться от неплохой комиссии глупо! Квартиры улетали, как беляши на центральном вокзале Казани, откуда был родом мой друг! А
Да, Гаврилыч в кредитный комитет у нас тоже приглашался, но по каждому заёмщику он обычно столько скелетов раскапывал, что мы поначалу за сердце хватались, ну а потом попривыкли – деньги-то надо выдавать.
Ресепшн – да, тоже, а как без него. Там у нас менялись Наташи – уже ни одной не помню. Опять Валерина технологическая придумка!
– На ресепшн, – говорит, – пусть будет Наташа. А что? Имя распространенное! Всё равно ведь клиенты будут клеить, да и девчонки замуж не прочь поскорей. Так что внешность должна быть безупречной. Но придется смириться, материал расходный! Надо держать одноимённый кадровый резерв!
Да, от иных его «технологий» мне до сих пор не по себе!
Мне всегда было интересно, как так получилось, что жизнь нас в один узел завязала. Я из маленькой деревни в Вологодской области. Валерка из Казани. Но это же не так важно – кто откуда. Светка вон вообще коренная москвичка, а её как приложило крепко. Учился-то я не хуже его. Может даже лучше. Для меня вся школьная программа (ну а потом и институтская) была как на ладони. Как разлинованная тетрадка. В каждой клеточке по определённому правилу должно быть заполнено. Урок должен быть пройден, то есть выучен. Иначе никак! И тогда в итоге все эти данные сложатся в некий магический ключ от всех проблем.
Валера же был готов ту тетрадку заполнять в той лишь мере, в какой видел её дальнейшее применение с пользой для себя. Никакой армейский порядок средней школы не вытравил у него этого самоцентризма. Ну в школе ещё ладно – дальше больше. За каждым учебным контекстом он видел схему. И, если в этой схеме он не находил места для себя, либо находил, но оно (место) его не устраивало – такой предмет переставал его интересовать очень быстро.
Что меня всегда удивляло, он интересовался, например, такой скучищей, как история КПСС. Мы на нее приходили отдохнуть, а то и поспать. Задвигали вообще, чего уж, непрофильный предмет. Валера же мало не пропускал, готовился, доклады делал, задавал какие-то вопросы, никому не понятные. Я поначалу решил, что его интересует Ленка. Елена Константиновна, то есть, историчка, едва ли на несколько лет старше нас – студентов. Сама после какого-то провинциального универа устроилась в столичный ВУЗ. Чуть полноватая, всегда в длинных старомодных платьях, но с такой обворожительной улыбкой, что окупала все недостатки фигуры и одежды.
– Толста, но если улыбнётся, вполне вдувабельна. – Говорил наш секс символ потока Жора Ломидзе.
А Валера уже на первом курсе Ленку таки куда-то приглашал, и их видели. Я даже между делом поинтересовался истинными причинами тяги к истории партии. То есть, это конечно же сарказм. Я никак не ожидал продолжения разговора про историю.
Он мне ответил по-простому. Сперва терпеливо слушал, пока я сформулирую свой вопрос, словно препод отсталого студента. А потом выдал:
– Ты вообще представляешь, что эта кодла замутила? Тебе не интересно, как им это удалось? Какого, сука, уровня нужна была организация, чтобы пол Европы раком поставить?
Я помню, что ничего не ответил, промычал только что-то. А Валера уже разогнался
– То, что в учебниках написано, даты там точные – всяко-разно – никакой ценности не представляет. Мне изнанка интересна. Чем эти краснопёрые взяли. А у Ленки целая династия историков. Много первоисточников всяких, переписок.
– Ну и что? Разгадал тайну, мальчиша-кибальчиша?
Валера поморщился:
– Ну несколько вещей. База теоретическая, конечно, мощная – надо же было так Ильича разозлить. Но главное, думаю, мотивация. Наверное, даже религия. Или секта! До сих пор же мавзолей не тронули. Сколько лет уже, значит, тяга херачит!
Так-то у широких масс с интеллектом было всё очень плохо. Да и с образованием… Ликбез – это уже позже. Управлять таким народцем – много ума не надо. Или правильно говорить «угнетать». Обратить его в свою веру – это уже посложнее. Справились.
– Тоже интересно тебе, как? – Я, признаться, был в некотором шоке. В моей разлинованной тетрадке ещё правильные термины не выцвели тогда. Понятно, что время было уже переломное – комсомольские взносы сдавать перестали. Но партию назвать кодлой у меня и тогда язык бы не повернулся.
– Мне – очень! Я пока одно понял. Вся эта революционная пропаганда ничего бы не стоила, если бы они сами не верили. А они верили. Для многих Ильич был вместо бога. Не, круче бога. Потому что живой и рядом. Религиозность у людей тогда была очень высокая. Потому и в мавзолей его положили. Сейчас бы такого урожая большевики уже не собрали. Перестали люди верить. Не все. Но в массе перестали. – Тут он замолчал на секунду, повернулся ко мне, заглянул в глаза. – Ты бы хотел так?
– В смысле? В мавзолее? – Я чуть не подпрыгнул.
– Ну это как повезёт. – Он состроил что-то снисходительно, досадуя, видимо, на мою недогадливость. – Я про влияние. Вот примерно также влиять на людей. Пусть не в масштабе страны или континента. Мне достаточно, – он оглянулся, – хотя бы нашей группы или потока, если амбициозно подходить.
Помню, я тогда ничего не сказал. Мне казалось это чем-то абсолютно не релевантным. Да, точно. Это слово меня тогда захватило. Я им пользовался, как универсальным камертоном «свой-чужой». Технологии влияния казались мне тогда не релевантными моему мироощущению. А сейчас? Что-нибудь изменилось?
Глава 7. К родителям.
Время: минус двадцать пять. Сентябрь.
Про поездку эту можно было бы и совсем ничего не говорить, но как-то тянет. Что-то меня отделяет сейчас от того меня, другого. В чём другого? Ну какого-то прежнего, что ли. Хоть я и вырвался к тому моменту из родительского дома уже довольно давно, я практически остался на той же социальной ступеньке. С Федей мы как раз сидели за соседними столами – чуть было не написал: партами. Да это была всё та же точка отсчёта, и поездка к самым родным моим людям лишний раз меня в этом убедила. Да, странно. Самые родные и при этом больше всего на свете тогда я хотел оторваться от них – наверное даже не от них, а от этого уровня жизни, ограниченного в возможностях, да во всём. А они всего лишь символизировали собой… Да, пожалуй, слишком ярко символизировали.