Вперед, на Запад!
Шрифт:
— Ну так что же? — спросила Рози, в глубине души мечтавшая о чем-нибудь именно в этом роде и почти готовая просить Люси прибегнуть к колдовству.
— Ну а вы не побоитесь войти на минутку в море ночью, нет? Завтрашняя ночь может пригодиться. Как раз завтра будет отлив.
— Если вы пойдете со мной, может быть…
— Пойду, пойду, постерегу вас, будьте спокойны. Только помните, душенька, никому ни словечка, ни за что на свете, не то ничего не увидите! Ну, попробуем немного колдовства. Хотите?
Рози не могла устоять против искушения. Они столковались, и на следующую ночь было назначено
Тем временем, в тот самый час, когда Евстафий преследовал свою избранницу в Мурвинстоу, совсем другая сцена разыгралась в комнате мистрис Лэй в Бэруффе.
Накануне ночью, отправляясь спать, Эмиас услышал, как его брат Франк в соседней комнате настраивает лютню и начинает петь. Оба окна были открыты; комнаты разделялись лишь тонкой перегородкой, и восхищенный слух Эмиаса улавливал каждое слово любовной песенки, напеваемой нежным мелодичным тенором, которым Франк славился среди прекрасных дам.
Когда певец кончил, Эмиас крикнул через стену:
— Спокойной ночи, старый дрозд, я полагаю, мне незачем платить музыкантам.
— Как, ты не спишь? — ответил Франк. — Иди сюда и усыпи меня морской песней.
Эмиас вошел и увидел, что Франк лежит одетый на постели.
— Я плохо сплю, — сказал он, — боюсь, что я провожу больше времени, сжигая масло [49] , чем полагается благоразумному человеку. Будь моим миннезингером [50] , расскажи мне об Андах, о каннибалах, о ледяных и об огненных странах, о райских местах Запада.
49
Намек на освещение масляными светильниками.
50
Миннезингеры — придворные певцы в средневековой Германии.
Эмиас сел и начал рассказывать, но почему-то всякий рассказ неизменно возвращался к имени Рози Солтэрн: как он думал о ней тут и как думал о ней там; как хотел знать, что бы она сказала, если бы видела его при таком-то приключении; как мечтал взять ее с собой, чтобы показать ей восхитительный вид, пока Франк наконец не предоставил ему свободы.
— Теперь иди спать, — сказал он ему смеясь, — а завтра утром отдай свой меч матери спрятать, иначе у тебя появится искушение проткнуть кого-нибудь из поклонников Рози.
— Не бойся, Франк, я не забияка, но если кто-нибудь станет на моем пути, я поступлю с ним как с собакой и переброшу его через набережную в воду охладить его пыл, не будь мое имя Эмиас.
И гигант, переваливаясь, со смехом вышел из комнаты.
Он проспал всю ночь, как тюлень, и видел сны о Рози Солтэрн.
На следующее утро Эмиас по обыкновению вошел в комнату матери. Эта комната выглядела такой уютной после трехлетних скитаний по безлюдным странам! Тихонько подойдя к двери, чтобы не помешать, он незаметно вошел и застыл при виде зрелища, представившегося его глазам.
Мистрис Лэй сидела в кресле, низко склонившись над головой его брата, Франка, который стоял перед ней на коленях, спрятав лицо в складках ее платья. Эмиас мог видеть, что все тело Франка вздрагивало от сдерживаемого волнения.
— Но не жену, — говорил Франк глухим от рыданий голосом. — Я — ваш сын, и вы должны знать это, даже если Эмиас никогда не узнает.
Оба они увидели Эмиаса, вздрогнули и покраснели. Мать взглядом выслала его, и он вышел, словно оглушенный. Почему было упомянуто его имя?
Так вот что означала вчерашняя песенка! Поэтому ее слова так глубоко запали в его сердце. Его брат оказался его соперником. А он рассказал ему вчера всю историю своей любви. Каким бессмысленным глупцом был он! Франк слушал с такой добротой, даже пожелал ему успеха в его намерениях. Какой он джентльмен, старина Франк! Не удивительно, что королева и все придворные дамы так любят его. Если до этого дошло, то что удивительного, если и Рози Солтэрн любит его.
«Так, так! Хорошенькую рыбку нашел бы я в своих сетях!» — размышлял Эмиас, шагая по саду.
И в отчаянии хватаясь за золотые кудри, словно желая удержать на плечах свою бедную, сбитую с толку голову, он большими шагами ходил взад и вперед по усыпанному ракушками саду, пока голос Франка, веселый, как всегда, окликнул его.
— Иди завтракать, парень, и перестань давить эти злосчастные ракушки. От их скрипа я чувствую оскомину на зубах.
Благодаря стараниям держать голову прямо Эмиас к тому времени уже привел свои мысли в порядок. Он вошел в дом и с яростью набросился на жареную рыбу и крепкий эль, как бы решившись в тот день во всех отношениях выполнить свой долг до конца. Его мать и Франк с тревогой и ужасом смотрели на него, не зная какой оборот могут принять его мысли при этом новом обстоятельстве.
Тогда Эмиас приступил к своему трудному делу.
— Слушай, брат Франк. Я все это обдумал в саду. Конечно, ты любишь ее! Я был глупцом, что не сообразил этого. А если ты ее любишь — наши вкусы сходятся, и это очень хорошо. Я достаточно хорош для нее, надеюсь. Но если я хорош, то ты еще лучше. И хорошая собака бежит, но зайца хватает лучшая. А потому мне здесь больше нечего делать. Это очень мучительно, — продолжал Эмиас с забавно страдальческим лицом, — но мучительны сотни вещей — такова жизнь, как сказал охотник, когда лев тащил его. Когда нет хлеба, приходится грызть корку. Итак, я поступлю в ирландскую армию и выброшу все это из головы. Пушечные ядра отпугивают любовь так же хорошо, как отпугивает ее бедность. Вот все, что я хотел сказать.
С этими словами Эмиас вернулся к своему пиву, в то время как мистрис Лэй плакала слезами радости.
— Эмиас, Эмиас, — воскликнул Франк, — ты не должен ради меня отказываться от надежды стольких лет!
Эмиас сжал зубы и старался сохранить весьма решительный вид. Затем внезапным прыжком он ринулся к Франку, обнял его и всхлипнул:
— Довольно, довольно теперь! Забудем все, будем думать о нашей матери, о старом доме и о его чести. Каким ослом я был все эти годы! Вместо того чтобы изучать мое дело, я мечтал о ней, а сейчас не знаю, думает ли она обо мне больше, чем об учениках своего отца.