Вперед в прошлое 3
Шрифт:
— Может, ты и прав.
— На западе это общепит для бедных, а для нас — чудо.
Дед помолчал-помолчал и выдал:
— Что ты за человек, Паша! Тебе четырнадцать, а кажется, что ты старше меня.
— Я читал про старые души. Наверное, просто я такой.
Из туалета прибежал Борис, сияя глазами.
— Офигеть! Там, как в музее! Все такое красивое! Я боялся… это самое…
— Осквернять провинциальной струей светлый облик западного друга, — сказал я, поднимаясь.
Дед и Борис рассмеялись. Пришла удивленная
— Гамбургеры и чизбургеры едят целиком, а не разбирают по частям.
Боря и Натка начали с картошки. Я повременил мыть руки — захотелось посмотреть, как они щурятся от удовольствия. Аж обидно, что я не могу с ними разделить радость причастности к чему-то великому, красивому, чистому, потому что в прошлой жизни всем этим пресытился.
— Стой! — воскликнула сестра. — Я поняла, где хочу фотографию! Здесь! И чтобы всю еду видно было!
— А меня — возле иномарок на улице! — не прожевав, воскликнул Борис.
Пришлось еще задержаться. Дед и Борис посторонились, а Наташка на фоне фастфудной роскоши замерла, потягивая коктейль из трубочки. Щелк! Вж-ж-ж! Сестра метнулась к фотографии, ревниво ее рассмотрела и надулась.
— Господи, какие пухлые щеки! Розовые, как у матрешки. У меня же нет таких, да?
— Да успокойся ты, они у тебя впалые, — успокоил ее я. — «Полароид» сильно искажает. Зато смотри, как хорошо еда получилась.
А потом начался гастрономический разврат. Поначалу дети ели робко, потом отошли от стресса и предались удовольствию, которое растянули на час минимум и все не хотели уходить, пока над столиком требовательно не нависли два негра.
Как я и думал, Борис всю тару, включая бумажные пакеты, сложил в рюкзак под удивленными взглядами афророссиян. Наташка устыдилась и убежала к выходу.
— Ничего, — ворчал Борис, застегивая молнию, — еще попросит свой стакан, знаю я ее!
Я скосил глаза на притихших мордоворотов, которые качали права: они разливали по рюмкам водку, спрятанную в бумажный пакет. Нашли-таки компромисс с сотрудниками!
Возле Макдака Борис, возя ножкой по асфальту, попросил сфотографировать его одного возле припаркованного белого «Линкольна», так он истратил право на личную фотографию.
Я же попросил сфотографировать меня на Манежной площади на фоне гостиницы Москва, потому что еще два года, и тут начнется масштабная стройка, и все изменится. В начале двухтысячных гостиницу снесут, а на ее месте построят похожую.
Гуляли мы, пока нас носили ноги, и домой заявились в половине двенадцатого, набитые впечатлениями, как электричка — пассажирами в час пик.
Завтра нам предстоял не менее, а может, даже более насыщенный день: поездка на Черкизон и ВДНХ. А перед отъездом, послезавтра, дед обещал нам Третьяковку.
Глава 26
Краски вашей мечты
Современники говорили, что подобные Черкизону рынки существовали и в привычное время, но у меня они прочно ассоциировались с детством и юностью — я жил в районе Измайлово, но на месте Черкизона тогда уже возводили высотки, и я так ни разу и не бывал на этом культовом объекте.
И вот мы тут. Масштаб — дух захватывает! Город в городе, даже карту рынка на входе повесили, возле которой вьетнамцы, корейцы или кто они, наперебой пищали:
— Иняе! Иняе!
Если бы не доллары в руках, ни за что не понял бы, к чему они призывают.
Как город делился на районы, так и Черкизон — на зоны, в одной торговали техникой, в другой — бытовой химией, косметикой. Были тут и забегаловки — ну а как без них, когда работники прямо здесь, на рынке, и жили. Говорят, имелись под землей и подпольные цеха, где китайцы трудились не покладая рук. И это только на рынке! Вокруг него торговали прямо из машин или с земли, и нарду было, как в метро.
— Дедушка, а давай тут сфотографируемся? — предложил я.
Сказать, что он удивился — ничего не сказать.
— Какое странное место ты выбрал.
— С ума сошел? — разделила его удивление Наташка, а Борис обреченно вздохнул.
И как им объяснить, что спустя много лет эта фотография будет иметь историческую ценность, как и та, на Манежной площади?
— Извини Павел, но нет, — отрезал дед и повел нас внутрь рынка, инструктируя: — За карманами следить, с земли ничего не брать, особенно — деньги и кошельки.
— Почему? — спросил загрустивший Борис.
— Потому что их специально бросают, — объяснил я, — чтобы потом наехать на того, кто взял. Поднял сто рублей, а скажут — десять тысяч, а ну отдавай назад, это мое. И свидетели найдутся, которые подтвердят: да, он уронил именно столько, десять тысяч. И выпотрошат тебя.
Покупателей тут не просто толпа — рой. Туда-сюда грузчики возят платформы с нагромождением клетчатых сумок — только и успевай уворачиваться. А внутри рынка — какофония звуков, мешанина ароматов готовящейся стряпни, пестрые вывески и бесконечные контейнеры с футболками, джинсами, обувью, очками, ремнями.
Все это выпирало из контейнеров, а в коробках на земле сбывался уцененный неликвид или вещи на распродажу, которые или залежались, или остались маленькие размеры. Наташка, как зачарованная, бросилась к юбкам, но дед схватил ее за руку.
— У входа всегда все дороже, пойдем в середину.
Глаза разбегались от обилия вывесок и товаров, а цены были такие, что хотелось купить все. Ботинки, на какие облизывалась Наташка, у нас стоили 25–30000, здесь — 10–15, а если побродить и позаглядывать в коробки с уценкой, можно найти и за 5000 что-то похожее.