Вперед в прошлое 6
Шрифт:
От радости Гаечка аж подпрыгнула, вскинув кулак, готовая взлететь, как Супермен.
— Е-е-е!
Лихолетова и Подберезная обнялись. Желткова захотела обняться с Аней Ниженко, но та от нее шарахнулась. Гаечка попятилась на всякий случай, почесала голову — наверное, они боятся подхватить вшей. А может, Желткова в девичьем обществе что-то типа опущенного, к которому прикасаться — зашквар. Уж сколько ее обсмеивали и отталкивали раньше, и все равно Любка не привыкла к такому обращению: ссутулилась, поникла, как
Уже и учиться она пытается, и я внушил, чтобы за собой следила, но, видимо, из-за недалекости Любка не знает как: в семье это не принято. И жалко ее чисто по-человечески, и сделать ничего нельзя. Или можно? Но тогда, ощутив заботу и поддержку, этот недолюбленый ребенок еще, упаси господи, влюбится в меня, как она в прошлом году пыталась, повиснет мертвым грузом, а когда я не отвечу взаимностью, может и с моста сигануть.
— Но есть кое-что, — проговорил Илья виновато. — На заявление могут не отреагировать. Ну, если Джусиха подмазала кому надо. Отпишутся, что примут меры, и спустят на тормозах. Скорее всего, так и будет.
— И что, нет на нее управы? — сверкнула глазами Гаечка. — Не может такого быть! Она ж не президент и не шишка видная.
Инна сказала:
— Время такое: кто на лапу дал, тот и прав.
Карась стукнул кулаком по столу — аж стаканы подпрыгнули.
— Да пошла она! Да пошли они все!
— Инна права. И Саша права, — резюмировал я. — Время сложное, взятки, коррупция, разборки и прочая дикая свобода. Но если не захотят слушать нормальную речь, будут слушать крик.
Вспомнилось, как мы поднимали шумиху, чтобы отца не уволили по статье, когда он, рискуя погонами, спас меня и девочек. Сработало тогда, сейчас тем более сработает.
— Что ты предлагаешь? — спросил Кабанов, подперев щеку рукой.
— Срывать уроки! — радостно оскалился до того молчавший Барик.
Плям закивал:
— Ага, тупо вставать и орать. Или петь. И пусть гоняется за нами по классу!
Карась и Желткова засмеялись, Памфилов тоже. Я покачал головой.
— Не вздумайте! Надо действовать в рамках закона, тогда он, закон то есть, будет на нашей стороне. Жертвы — мы, угнетатель и злодей — Джусиха. Никаких диверсий, слышите меня?
— Но почему? — разочарованно уронил Барик.
— Потому что, если не подействуют жалобы и Джусиха останется, мы пойдем туда, под гороно, всем классом, устроим им там революцию и пригласим журналистов, типа спасите нас от тирана, бедненьких. Да, Илья?
Друг закивал.
— Революцию? — расплылся в улыбке Плям. — Прям настоящую, как в телеке? С флагами и этими… надписями и карикатурами?
— Долой учителя-угнетателя! — вставая, родил лозунг Памфилов, приложил руку к груди и отчеканил: — Учителю-садисту не место в школе! Непедагогичное поведение учителя породило волну протестов, в результате школа была сожжена протестующими.
— Да! — потрясая руками над головой, воскликнул Барик.
Вспомнилось, что еще в прошлом году я мечтал, чтобы школа сгорела, и я был бы избавлен от неудовольствия туда ходить. Мне так не нравилось учиться, что я выходил в майке на мороз, желая заболеть, но только закалился, и к шестнадцати годам вообще перестал болеть. А теперь вот оно как — того самого всеми ненавидимого дрэка, поборника кровавого режима, спасать собираемся, потому что он хотя бы не гнилой.
— Свободу безвинно осужденным! — сыпал лозунгами Памфилов. — Долой тираниху… Или тираншу? В общем, долой Джусь-тирана!
— Школьникам — булочки! — крикнул Карась, поймал взгляд поварихи и притих.
— Так че тянуть-то, давайте, как предки заявления принесут туда, — предложил Барик, воодушевившийся идеей, — так мы и придем, и устроим им революцию!
— Да, послезавтра! — поддержал его Плям. — Если послезавтра ее не снимут, то прям с русского — и туда. А транспаранты подготовим. — Его взгляд стал жалобным. — Слышь, брат, слышал, вы тусуетесь в подвале, и у вас там офигеть круто, и телек, и приставка… А можно к вам?
— У нас закрытый клуб, — сказал я. — Есть свод правил: не бухать, не курить, хорошо учиться не бспредельничать. Если будешь соблюдать его — можно.
— Тю-ю-ю, — разочарованно протянул Барик, — я думал, вы там тусите, а вы… Не, мы так не хотим. Ну так и че, будем рисовать эти… как их?..
— Транспаранты, — подсказала Гаечка.
— Или пусть Борька твой нарисует, а мы подпишем, — воодушевился Плям. — Он, епта, у тебя художник!
— В телевизоре революция, и у нас будет своя революция! — улыбнулась Лихолетова. — Круто!
Именно поэтому молодежь проще всего подбить на какой-либо протест: мы за любой кипеш, кроме голодовки. К уже выстроившемуся плану на день добавился пункт: «К пятнице подготовить транспаранты».
Барик наклонился ко мне и забормотал:
— У меня в одиннадцатом классе кореш, я его подговорю, чтобы движуху создал. И в десятом есть. Нам ведь чем больше народа, тем лучше. Да и у тебя сеструха авторитетная.
Мне подумалось, что Наташка поддержит «революцию» из любви к искусству.
— А в десятом у меня подруги! — воскликнула Лихолетова.
— Только петухов не надо, — прогудел Димон Чабанов.
Гаечка вспомнила:
— Юрка и Алиса в восьмом. Да вся школа за нами пойдет, только надо их убедить.
— А для этого переговорить с лидерами классов, — вздохнул я, и вдруг опыт взрослого отступил, остался прежний я, придавленный ответственностью и осознавший, что, если ничего не выгорит, меня просто выпнут из школы с волчьим билетом, так неуютно стало, что аж руки похолодели.