Вперед в прошлое!
Шрифт:
— Да он ласты склеил, — проговорили хриплым голосом, меня легонько ткнули в бок. — Вставай, гнида опухшая!
Меня, обгоревшего и слепого, взяли в плен на обмен? Бред. Проще пристрелить. Но главное, почему ничего не болит, и откуда эта легкость? Вкатили наркотики?
— Да ну его. Валим, а? — Второй голос был писклявым, как у подростка.
— Харэ валяться, не ссы! — Пощечина наотмашь.
Пощечина? Меня взяли в плен боевые три-два-расы? Вдвойне опасно!
Потом кто-то приподнял меня за грудки и приложил затылком об землю. Совсем охренели — над раненым издеваться? Петушары! Я попытался это сказать, но связки не слушались, и получился утробный рык. Я собрал всю свою злость и ка-ак двинул того, кто так бестолково сидел на мне. Хрясь! Похоже, попал в нос. И вот тебе еще на! Поднявшись, я, хоть ничего и не видел, столкнул с себя пленителя, скрутил руки за спиной и принялся вбивать его башку в землю.
— Ах ты сучонок! — Последовал ощутимый удар по затылку, там словно шарики за ролики заехали, зрение включилось, и я увидел пленителя, которого бил: подросток лет пятнадцати с залитым кровью лицом.
Недоросший мародер?
Но главное— я не в лесопосадке, где нас положили, а в каком-то поселке, причем нетронутом войной!
Оскалившись, я повернул голову к тому, кто меня саданул по голове: тоже подросток. Майка-алкоголичка, коричневые штаны на два размера больше, подкатанные на лодыжках. Башка огромная и квадратная, впалая грудная клетка. Мелкий отморозок вытащил из кармана нож-складень, хотел выбросить лезвие эффектным жестом, но не получилось.
Мысли пронеслись вихрем. Я знаю этих подростков, они досаждали мне в детстве, и один раз даже обворовали и избили. И то, что происходило сейчас, похоже на тот самый раз. Поселок — Николаевка, где я жил до восемнадцати лет. Мой мозг, умирая, выдал картинку из прошлого, и скоро поток воспоминаний оборвется. Но блин, до чего же все реальное!
Пока один подросток, кажется, все его звали Зяма, валялся и стонал, его приятель, Руся, таки разложил складень и попер на меня.
— Ты это ответишь, ментеныш!
В глаз затекла кровь, я провел по лицу рукой. Н-да, они разбили мне голову. Ну и ладно, все равно это все не по-настоящему, скоро бред агонизирующего мозга оборвется, а пока…
…пока каждая моя молекула вопила: «Жить» — и сознание вгрызалось в последние мгновения хваткой подыхающего медоеда.
Пусть последние секунды будут яркими! Мною завладел какой-то горячечный азарт. Я улыбнулся, собрал пальцы в горсть и посыпал невидимое зерно, как в деревне подзывают кур:
— Цып-цып-цып, Руся! Давай, иди сюда со своим режиком. Я тебе им не горло перережу, а в зад его засуну. Ну? Камон, гопота!
Руся отреагировал не как фантом: опешил, выкатил глаза.
— Сука, ты прям как живой, — проговорил я, медленно к нему приближаясь. — Ща опохмелюсь, вообще исчезнешь!
Глаза Руси стали еще круглее. Он сделал шаг назад, еще шаг, обернулся к зевакам, которые начали вокруг нас скапливаться. Выставил нож перед собой, как поп, изгоняющий бесов распятьем. Я рванул к нему, взял руку в захват, ударил предплечье о колено — нож выпал. Хрустнул локтевой сустав. Руся взвыл, хватаясь за покалеченную руку. Запрыгал, вереща:
— А-а-а! ААААА!!!
Я придал ему ускорение пинком под зад, повторил, обращаясь к зевакам:
— И правда ведь как настоящий, да? — Обведя их пальцем, я расхохотался: — И вы все — фантомы! Пошли вон отсюда! Что вытаращились? Это мой разум, пошли из него на хрен!
По идее они должны были исчезнуть. Но долбанные фантомы вели себя, как живые люди: не истаяли, а зашушукались и начали расходиться. Я посмотрел на свои белые нежные ручки. Сколько мне лет? Четырнадцать или пятнадцать?
Подняв нож, я склонился над все еще валяющимся Зямой и заорал ему в ухо — он подпрыгнул, казалось, из горизонтального положения, забыв о том, что собрался помирать, и понесся прочь. Я погнался за ним, размахивая своей сумкой.
— Стой, собака ты сутулая! Стой, я сказал! Готовь принимающее отверстие, куда я буду совать нож!
Догонять его я не собирался, тем более использовать нож таким образом. Просто шугануть хотелось, уж больно они разошлись в моей голове. Я здесь хозяин, пусть и пару секунд, и нечего тут!
— Тебе конец! — крикнул Руся издали. — Оглядывайся!
Я показал ему средний палец.
Зеваки начали расходиться, ворча и качая головами. Будто стая рыб, меня обтекла толпа разнокалиберных младшеклассников, шедших на остановку. Я не удержался, схватил одного малого за портфель — коричневый, видавший виды, с медвежатами. В первом классе у меня был такой же, только с зайцами. Пацан замер, испуганно на меня глядя, потянул портфель на себя.
Как же, черт побери, все реально! Я ущипнул себя за плечо — больно! Лизнул кровь на пальце — соленая. Неужели секунды агонии могут растянуться так надолго?
Из школы вышли мои одноклассницы: Фадеева, шлюха малолетняя, красотка деревенского пошива — Юлька Семеняк со стоячей челкой, обильно спрыснутой какой-то гадостью. Хвостом плелась Любка Желткова — вечно замызганная, в обносках.
— Девки! — я направился к ним, раскинув руки.
Одноклассницы опешили.
— Сдурел? — спросила Семеняк, голос у нее был, как у девчонки, которую я помнил. — Мартынов, кто тебе башку разбил?
— Боевое ранение, — ответил я, подошел к Любке и сгреб ее в объятья.
От нее пахло молоком и овсяным печеньем.
— Отдашься мне?
— Идиот! — Она попыталась меня оттолкнуть, но я поцеловал ее в губы, а потом отстранился сам и сказал Фадеевой: — От тебя не возьму, и не надейся!
Я вел себя так, как никогда не вел ни во взрослой жизни, ни в детстве. Всегда хотелось примерить роль трикстера. Сколько там секунд у меня осталось?
— Вот придурок, — вздохнула Семеняк, и девчонки пошли прочь.
— Автобус уходит! — запищала идущая по дороге мелюзга и устремилась на остановку, где остановился оранжевый «Икарус».