Вперед в прошлое!
Шрифт:
Я оценил расстояние и понял, что вся эта бегущая стая мелкоты не успеет, если автобус их не подождет, потому бросился на дорогу и встал, раскинув руки.
И тут реальность начала будто бы распадаться на дрожащие пиксели.
— Именем повелителя этой реальности, автобус, приказываю тебе остановиться! — сквозь кипящую ткань мироздания и все нарастающую тревогу я едва видел оранжевый силуэт автобуса.
Ждать детей водила не стал, «Икарус» тронулся, набирая ход. Интересно, если он разгонится, а я вот так останусь стоять, автобус пройдет сквозь меня, как в «Матрице», или нет? Водитель был упертым и тормозить не собирался, как и я не собирался уходить.
— Паровоз по рельсам мчится, на пути котенок спит! — заорал я дурным голосом, чтобы увеличить градус сюра. — Ты котенок, убирайся…
Автобус сигналил, катя с пригорка, и гудок словно тоже распадался на десятки ручейков. И тут картинка стала четкой, из соседнего двора выскочил бородатый дед, налетел на меня, толкая с дороги и жутко матерясь. Автобус пронесся мимо— меня обдало волной нагретого воздуха, как когда рядом пролетает снаряд.
«Икарус» показал хвост с гармошкой. Дед собрался отвесить мне подзатыльник, но передумал. Дал пинка, обзывая придурком и наркоманом.
— Почему этот бред не заканчивается, а, Хоттабыч? — спросил я у деда, выдернул у него волосинку из бороды. — Трах-тибидох-тибидох!
Вот теперь затрещина честно заслужена. Но разве это правильно? Воспоминания не должны причинять физическую боль.
— Вот отцу твоему, Роману Шевкетовичу, расскажу, что сын его творит! — запричитал дед. — Уважаемого человека позорит! Как фулиганье какое!
Я отошел в сторону, сел на бордюр и сунул в зубы травинку. Еще раз посмотрел на свои руки, ощупал лицо. Нервно засмеялся. Выходит, этот сюр — не бред агонизирующего мозга? Но что тогда? Я вернулся в собственное молодое тело в тысяча девятьсот лохматый год?
И если бы дед не оттолкнул меня, я умер бы уже по-настоящему?
И что теперь делать?!
Я часто думал — а хотелось бы мне вернуться в детство? Многие мои друзья отвечали, что да, конечно да! И начинали повизгивать и вилять хвостиком. У них, видите ли, то, что после школы или универа — уже и не жизнь. Я — не хотел обратно в убитую двушку, где пятеро по лавкам и комнаты вагончиком, и все, что есть твоего — ящик, где лежат трусы. Отец-честный опер и отличный друг, но домашний деспот и, положа руку на сердце, отец и муж никудышный. Вечно всем недовольная мать. Десятиклассница Наташка, которая почти как Авария, дочь мента. Шестиклассник Боря, нытик и стукач.
И прекрасный поселок городского типа, построенный для обслуживания винзавода, где половина населения ботает по фене и некоторые люди начинают понимать слова, только если им настучать в бубен.
Так, если все-таки реальность реальная, это то, что я имею плохого. Хорошее в этой ситуации одно, и оно перевешивает все минусы: я живой!
Нет войны, разрывающей страну на части. Илюха не ранен, а живет в соседнем дворе. Я знаю ключевые повороты истории: инфляцию девяносто третьего года, дефолт девяносто восьмого. Я сжал голову. Что мне теперь делать? Домой — за уроки? Сколько мне лет? В каком я классе и действительно ли я — это я? Где бы найти зеркало?
Мимо прошла девочка, которая училась годом младше. Свитер «летучая мышь», юбка в складочку и эта дурацкая прическа со стоячей челкой. Как ее зовут? Кажется, Алиса.
— Лиса! — окликнул ее я.
Девчонка обернулась.
— У тебя зеркало есть? А то мне немного голову разбили, будь другом, дай на себя посмотреть!
— Есть, — сказала она с некой настороженностью и полезла в сумку.
Сумка у нее была крутая по нынешним временам — из разноцветных кожаных лоскутов, «Руби Роуз» — «Дольче Габбана» девяностых. В нормальное время такие только старухи носили. Копошилась Алиса с минуту и наконец протянула мне круглое зеркальце.
Оттуда на меня смотрел мальчишка, которого я уже забыл: розовые пухлые щеки, карие глаза, стрижка «под площадку», как у модного тогда, то есть сейчас, Богдана Титомира. Еще розовый и молочный поросеночек, даже пушок не проклевывается. Значит, мне четырнадцать.
Я чуть наклонил голову и обнаружил небольшое рассечение чуть выше виска, волосы пропитались кровью и слиплись, тонкая струйка расчертила лоб до глаза. Ерунда!
Хотелось спросить у Алисы, какой сейчас год, но я придержал любопытство, и так кучу народа шокировал.
Зяма и Руся побили меня весной девяносто третьего. Значит, мне четырнадцать, и я в восьмом классе. Судя по одежде окружающих, сейчас май.
Просто прекрасно! Я сопляк без паспорта, ведь в девяностых его выдавали в шестнадцать, в моей голове куча схем, как можно поднять лежащие на земле деньги, но я не смогу этого сделать из-за того, что я — мелочь пучеглазая, права голоса не имеющая. Ладно, подумаю об этом позже. В конце концов, у меня есть сумка с учебниками и дневником, где все написано про год и класс.
Первой под руку попалась геометрия за восьмой класс. Записи в дневнике заканчивались восемнадцатым мая.
— Эй, зеркало-то отдай, — напомнила о себе Алиска.
— Спасибо, ты настоящий друг! — Я вернул зеркало.
— Курить есть? — спросила она кокетливо.
— Курить — здоровью вредить, — парировал я, и девочка потопала на остановку.
Я немного подождал, направился было за ней, но передумал и решил идти домой пешком. Потому что не стоит туда спешить, я не знаю, как себя вести с родителями, которые на десять лет моложе меня, но будут обращаться со мной, как с путающимся под ногами щенком.
Отец… Мне реальных сорок шесть лет, ему сейчас тридцать восемь, но при одной мысли о нем мороз по коже.
Глава 2
Погода в доме
Реальность напоминала сон своим сюрреализмом, и одновременно было предельно ясно, что я не сплю, ведь когда спишь, любой бред воспринимается как должное. Больше не хотелось безобразничать, бросаться голым задом на автобус и вырывать волосы из бороды Хоттабыча.
Разум привыкал к новой реальности. Чем больше проходило времени, тем шире я улыбался. Живой! Юный и свеженький, и нет больше того бреда!