Впереди — Днепр!
Шрифт:
При первом же вскрике «Подъем» Алеша поспешно вскочил с расстеленной на полу соломы, быстро оделся и с удовольствием натянул кирзовые сапоги. Рядом, спросонья зевая и покашливая, собирался Ашот. С другой стороны сопел и что-то сердито бормотал Гаркуша. Ефрейтор Чалый, словно и не ложился спать, стоял у двери и тихо поторапливал:
— Быстрее, быстрее, на физзарядку опоздаем.
— Черт-те что удумали, — сонно бормотал Гаркуша. — На фронте зарядка! Мабуть, и осмотр утренний будэ, и с писнями на прогулки пойдем?
— И осмотр будет,
— По уставу, по уставу, — не унимался Гаркуша. — Вот как шандарахнет фриц дальнобойной, враз все уставы и все наставления пропишет.
Когда пулеметный расчет вышел из дома, на улице еще держалась зыбкая утренняя темнота. Гулко топая по подмерзшей земле, солдаты бежали, переходили на шаг, вновь бежали, рассыпавшись «на длину вытянутых рук», проделали несколько упражнений и разгоряченные, шумно дыша, разошлись по своим хатам.
— Вот водичка свеженькая, из колодца только принесла, мойтесь, пожалуйста, — приветливо встретила вернувшихся пулеметчиков Федосья. — Вот и полотенчики, старенькие, правда, но чистые, вчера выстирала.
— Не надо, Федосья Антоновна! Зачем все это, — пытался остановить ее Чалый. — Полотенца у нас свои есть, и воды сами принесем…
— Что вы, что вы! — упорствовала Федосья. — Свои полотенца чистыми берегите, они вам пригодятся на войне, там постирать некому.
Утренняя прохлада, бодрящая свежесть зарядки и особенно ласковый, душевный говор Федосьи так всколыхнули Алешу, что он не мог стоять без дела. Не ожидая приказания Чалого, он собрал разостланную солому, березовым веником начисто подмел пол в избе и, разыскав топор, вышел рубить хворост.
— Давай, давай, — толкнул его в бок проходивший мимо Гаркуша. — Старайся, в ефрейторы выйдешь! Я сам докладать тэбэ буду: «Товарищ гвардии кирпатый ефрейтор, пидначальный ваш Потап Гаркуша готов сполнять уси ваши повеления!»
— Отстаньте! Что вам нужно! — рассердился Алеша и резко оттолкнул руку Гаркуши.
— Ну, ладно, ладно! Не пыли! Побереги свою ярость для хрицев, — вновь толкнув Алешу в бок, миролюбиво сказал Гаркуша и скрылся за дверью.
«И что за человек, — думал о нем Алеша. — Так и язвит всех подряд! А может, война его так озлобила? — вдруг вспыхнула у Алеши неожиданная мысль. — Он же говорит, два раза ранен был, в грудь навылет и в правую ногу выше колена. А может, и семья у него погибла».
Когда Алеша вошел в избу, Гаркуша в одной нижней рубашке сидел мрачный, злой и, яростно орудуя иглой, подшивал к гимнастерке чистый подворотничок. Над ним, то вскидывая, то опуская изломанные брови, стоял Чалый и начальнически строго повторял:
— И подворотнички чтоб чистые были, и пуговицы все на месте, и ни одной дырки на обмундировании.
Чалый отвернулся от Гаркуши и, взглянув на Алешины сапоги, отрывисто бросил:
— Вычистить, чтоб сверкали! Щетка и мазь вот там, около моего вещмешка:
— Бачилы? — когда Чалый
Со злости он оборвал нитку, плюнул, яростно рванул неполностью пришитый подворотничок, схватил новую нитку и, никак не попадая в игольное ушко, еще озлобленнее продолжал:
— Ну, будь бы там моряк, або танкист, летчик, ну, артиллерист на крайность, а то ж пехота лаптежная, а задается тоже!
Возможно Гаркуша злобствовал бы еще не один час, но в избу вместе с Чалым вошел Козырев и, окинув всех ласковым взглядом добрых глаз, весело спросил:
— Как спалось, хлопцы, на новом месте?
— Як у той тещи, що зятька любимого принимает! — так же весело ответил вдруг переменившийся Гаркуша. — Еще бы нам вареников чугунок та кусок кабанчика килограммчиков на пять!
— Как это говорят украинцы: «Був бы я царь, ее бы сало з салом и спал бы на мягком сене», — рассмеялся Козырев.
— Ни! Зовсим ни так, — буйно встряхивая головой, возразил Гаркуша. — Був бы я царь, ее бы галушки та вареники, запивал горилкой та валявся б на перине, як тот вельможа, що проспав усе царство небесне.
— И в грязных подворотничках ходил, — едко вставил Чалый.
— Каки таки пидворотнички у вельмож! — ничуть не смутился Гаркуша. — Це ж тильки нам бедолагам-солдатам придумалы це пидворотнички, а вельможи шарфами пуховыми шеи заматывали. Та не простыми, а лебяжьими, из-пид пуза белых либедив. О, це як!
Строгое, полное напыщенной серьезности лицо Гаркуши, его ставшие совсем наивными, желтоватые глаза и особенно смесь русского и украинского говора были так комичны, что только присутствие Козырева удерживало Алешу и Ашота от смеха. Даже все время суровый Чалый не выдержал взятого тона и улыбался не то укоризненно, не то одобряюще.
— Ну, ладно, пух так пух, лебяжий так лебяжий, — давясь от смеха, сказал Козырев. — Кончайте сборы и — на завтрак!
А Гаркуша, словно заряженный неисчислимым запасом острот, чудил, высмеивал и самого себя, и солдатскую службу, и все, что попадалось ему на глаза. Особенно развернулся он в помещении бывшего правления колхоза, наскоро приспособленного под батальонную столовую. Едва успел он присесть к сбитому из неструганых досок столу, как дружеский хохот уже завтракавших солдат потряс прокопченное здание.
Сидя рядом с Гаркушей, Алеша чувствовал на себе множество изучающих взглядов совсем незнакомых ему людей. Сквозь раскаты смеха до него доносились обрывки чьих-то разговоров:
— К пулеметчикам пополнение прибыло. Двое-то совсем молодятинка, а этот-то, этот, смотри, отчаюга! Видать, бывалый парень, огни и воды прошел…
— Ты что не ешь-то? — толкнув задумавшегося Алешу локтем, сказал Гаркуша. — Наедайся вдоволь. Знаешь, як выражався тот самый казак, що в запорожской сичи був самым що ни на есть смелым и сильным?