Впереди — Днепр!
Шрифт:
— Не паникуй, Галюха, как говорят военные, — обняла Наташа подругу. — Всех выходим, к осени такое стадо разведем, на целый полк мяса утиного хватит.
— Чтой-то ты все про военных да про военных. Уж не сама ли в армию собираешься?
— И не говори, девонька, — переливчато засмеялась Наташа. — Сплю и вижу мундир военный, погоны солдатские, как теперь носят, и саблю, непременно саблю, хоть в полку-то, что у нас стоял, ни одного не только с саблей, даже с кинжалом не было.
— Ух, и веселая же ты, Наташа,
— Да постой, постой, — отбивалась Наташа, — ты же меня совсем затормошила. Веселая, — сев на перевернутый ящик, уныло проговорила она. — И грех, правда. Я ведь, Галечка, как узнала про смерть Павла, вроде заново на свет народилась. А тут еще…
Она мечтательно улыбнулась, сдвигая красивые, изогнутые брови, зажмурилась и резко встряхнула головою.
— Пишет он? — подсела к ней Галя.
— Чуть не каждый день. Вчера получила.
— Я помню его: усатый такой, грозный, настоящий вояка.
— Усы и грозность только видимость. В душе-то он совсем другой. А теперь раненый, в госпитале лежит, — погрустнела Наташа, — вот уже два месяца. Серьезное, видать, ранение, а какое, не знаю. В каждом письме спрашиваю, — уклоняется, таит. Только пишет, что на фронт больше не попадет и из армии его уволят.
— А Сережа и во сне про армию разговаривает, — прошептала Галя. — То все про колхозы, про дела сельсоветские, а вот нынче — про армию. Я и не догадывалась, что он о фронте мечтает.
— Хороший у тебя Сережа. Ты, Галинка, еще не распознала, какой он человек. Здоровьем только слабоват, поддержать его нужно, подлечить.
— А как, как поддержать-то, — с горечью воскликнула Галя, — он так и рвется из дому. Все ему нужно, до всего дело. Мы с мамой следим все время, чтобы не убежал. Хоть слушается пока, лежит смирно, а я же вижу: невмоготу лежать. Душа-то его не дома, а в сельсовете, в колхозах. Теперь ему хоть дело нашли, книг со всей деревни насобирали. Обложился кругом и читает, читает, день и ночь читает.
— У Бочаровых книг много было, от Андрея еще остались, ты не взяла? — сказала Наташа.
— Я все взяла, сама Алла собирала.
— Эх, дядя Николай, дядя Николай, — горестно протянула Наташа, — такой сильный и враз свалился.
— Сережа плакал тайком, как узнал про его смерть, — вполголоса проговорила Галя. — Я пришла с похорон, а у него вся подушка мокрая и глаза красные.
— Не один Сережа горюет, я тоже всплакнула. Чужой мне дядя Николай, ругал частенько, а раньше и видеть меня не мог, из-за Андрея все. Да признаться тогда-то, до войны, и я недолюбливала его. А вот как в войну узнала, когда он председателем был, так совсем другим увидела его.
— А ты, ты как с Андреем, с Бочаровым? — потупясь, несмело спросила Галя. — Ты же, говорят, любила его.
— Очень любила, — без
— Ты полюбила его, да? Полюбила? — с девичьим любопытством допрашивала Галя.
— Да, — склонила голову Наташа, — только опять, кажется, на свое несчастье.
— Ну, почему, почему? Ты же такая хорошая.
— Хорошая! — грустно улыбнулась Наташа. — Была резвива сивка, да укатали ее горки! Мать троих детей — не девица беззаботная. Да и сам-то он не чета мне. Грамотный, институт прошел, а я пять классов и шестой коридор, да и то с грехом пополам. И городской он к тому же, развитой, все знает, а я деревня деревней.
— Глупости все, глупости, глупости, — решительно замахала руками Галя. — Да ты любую городскую за пояс заткнешь.
— Эх, — заломила руки и откинула назад голову Наташа, — мне бы хоть годиков пяток назад, я бы развернулась! Учиться пошла бы, пусть хоть что, но учиться, а потом работать во всю силушку!
— И меня Сережа учит, — задорно прищурясь, сказала Галя. — Целые вечера зимой за книжками сидели, а на следующую зиму, говорит, программу составим и будем, как в школе по расписанию и по звонкам заниматься.
— Вот работнички: сидят, посиживают и лясы точат. — прервал Галю показавшийся в воротах Гвоздов. — Что, все закончено и делать нечего?
— А что все-то? — решительно встала навстречу ему Наташа. — Клетки вычищены, пол вымыт, а вот это, — показала она на щели в стенах старого, давно пустовавшего сарая, который Гвоздов решил приспособить под утятник, — это вина не наша. Мы давно говорили, требовали, а толку никакого. Да из-за этих щелей всех утят просквозит, — попередохнут.
— Ну, ладно, ладно. Хватит шуметь, — миролюбиво проговорил Гвоздов. — Иди-ка, Галя, к деду Ивану, он вроде на конюшню пошел, и скажи: пусть захватит инструмент, доски, гвозди и нынче же эти дыры залатает.
— Давно бы так, — сердито буркнула Наташа, — а то тянет, тянет, вот-вот утят привезут, а ничего не готово.
— Ну, ладно, ладно, — все так же добродушно повторил Гвоздов. — Ты, если что нужно, скажи, для тебя я в лепешку разобьюсь, а сделаю.
Он облизнул мясистые губы, широко заулыбался и, окидывая Наташу маслянистым взглядом, двинулся к ней.
— Ты что? Что это? — невольно попятилась Наташа.
— Ничего особенного, — сально улыбаясь, свистяще прошептал Гвоздов. — Все, как обыкновенно.