Впереди разведка шла
Шрифт:
Немец тихо стонал, хотя ранение было пустяковое: пуля прошила мякоть икры. Его сразу же перевязали, для приведения в чувство дали хлебнуть из фляжки. У офицера была довольно приятная внешность: коричнево-смуглое лицо, иссиня-черные, как вороново крыло, волосы. Ситников спросил:
— В Крыму отдыхал? Вон как на пляжах закоптился...
Сеня имел в виду густой загар на лице обера, но тот не понял вопроса. Старший сержант стал что-то объяснять. Оказалось, нам попался ротный из 336-й дивизии. После Мелитополя от подразделения осталась треть состава. В его полку участились случаи,
— Жарко там?
— Здесь жарче, — откровенно признался офицер. — Англичане по сравнению с вами — зеленые бойскауты.
— Вы, немцы, плохо историю знаете, — играя «лимонкой», сказал Ситников. — Еще Фридрих Великий ваш мудро изрек: русского мало убить, его надо еще и мертвого-то повалить.
Офицер опустил глаза, съежился.
Пленного доставили в штаб бригады, сдали капитану Козлову.
Тесно взаимодействуя с 86-й стрелковой дивизией 5-й ударной армии, корпус прорвал оборонительную линию противника.
Был создан усиленный передовой отряд под командованием подполковника Дежурова. От нашей бригады в него вошел мотострелковый батальон капитана Субботина. Отдельный разведдозор приказано было возглавить мне.
Таврическая степь. Бегут навстречу заросшие бурьянами пологие одинокие холмы, изредка мелькают омытые ветрами тысячелетий каменные бабы. Каждый из этих древних истуканов мог бы поведать историю веков...
А степи нет конца — однообразная и пока безмолвная...
Не ввязываясь в затяжные бои, отряд неотступно преследовал гитлеровцев, обходил укрепленные гарнизоны и отсекал его тыловые коммуникации.
Как и на земле донецкой, здесь, в Северной Таврии, фашисты создавали «зоны пустыни». Командиры отступающих частей еще раньше получили приказ: полностью уничтожать на оставляемой территории все сооружения, запасы, которые в какой-либо степени могут оказаться полезными для врага, жилые помещения, машины, мельницы, колодцы, стога сена и соломы... Гитлеровцы толпами угоняли наших людей за Днепр. Всюду — на телеграфных столбах, на стволах тополей, на заборах — висели объявления: «Мужское население в возрасте от 10 до 60 лет обязано немедленно эвакуироваться западнее Днепра. Мужчины, застигнутые в своих местах жительства, считаются партизанами и будут расстреляны».
Но как оккупанты ни старались уничтожить или вывезти материальные ценности, это им не всегда удавалось. Так, в Новорубановке мы отбили большое стадо рогатого скота, в Новоалександровке — сотни тонн зерна. Все это предназначалось для отправки в Германию. В Верхних Серогозах мы захватили склад обмундирования, в Нижних Серогозах — горючее, которое ценилось на вес золота. Правда, бронетранспортерам американского производства трофейное горючее было не «по нутру», наши же БА-64 «переваривали» и этот синтетический эрзац.
В этих населенных пунктах мы сорвали попытку врага заткнуть бреши словацкой дивизией и штрафными батальонами. Не помогло и подкрепление из Крыма — 1-я румынская и 50-я немецкая пехотные дивизии.
Передовой отряд Дежурова дозаправил
«Каховка, Каховка, родная винтовка, горячая пуля, лети!» — так напевали мы в юности. И кто бы мог подумать тогда, что придется сражаться за этот легендарный городок не на жизнь, а на смерть! Что будут лететь снаряды и пули не песенные, а настоящие, обрывающие жизнь...
Бои за Каховку сразу же приняли ожесточенный характер. Сказывалось наличие у немцев переправы через Днепр. Враг использовал насыпанные еще в давние годы курганы, устраивал засады, применяя для этой цели танки и самоходные установки. Мы знали: немцы будут зубами держаться за днепровский рубеж, ведь до самой границы другой такой защиты им не найти...
У Каховки нас остановили. Со стороны казалось, что на дорогах царит невообразимый хаос. Чтобы сбить с толку противника, менялись дислокации, нумерация частей. Менялись и трафаретки на танках, бронетранспортерах, автомобилях... За всем этих чувствовалась чья-то могучая воля, умело взнуздавшая нас порядком и железной дисциплиной и потому уверенно управляющая нескончаемым половодьем войск и техники.
Действуя впереди подвижного отряда подполковника Дежурова, разведгруппа появлялась в самых неожиданных для немцев местах. Опасаясь окружения, они оставляли даже работающие радиостанции, исправные орудия с большим количеством боеприпасов. Как-то мы захватили сразу пятнадцать зенитчиков во главе с офицером. Догадайся они, что разведчиков всего лишь горстка с тремя бронемашинами,— сделали бы из нас фаршмак. Сыграл свою роль фактор внезапности. И вот передо мной стоит обер-лейтенант с рыбьими, застывшими от страха глазами, бормочет что-то о том, что русские свалились прямо с неба, непрерывно повторяет:
— О, майн готт! О, майн готт!..
Каховка — как спасительная вода для страждущего. Вот он — колодец, рукой подать! Но попробуй ее протяни — враз оттяпают...
Здорово засели гитлерюки на подступах и в самом городе. Огрызаются бешено, по-волчьи. Тут их «штыком и гранатой» не возьмешь. Нужны танки, самоходки, поддержка авиации...
Связь со штабом Дежурова работала бесперебойно. Разведчики сообщали о наиболее опасных участках, «ко-торые противник насытил «тиграми», «фердинандами», указывали, где созданы прочные артиллерийские заслоны.
Передовой отряд, сбивая арьергарды врага, крушил все на своем пути, но и сам нес внушительные потери.
Перед многими возвышенностями в чадном тумане догорали «тридцатьчетверки», у искалеченных пушек лежали присыпанные пылью пушкари. Среди воронок сновали с носилками санитары...
На одном из перекрестков у кургана подловили и нас зенитчики. На первом бронетранспортере сорвал снарядом колесо. Петра Алешина ранило осколком.
Вечер застал нас на подходе к Камышанке. Сначала заморосил, затем стал падать тяжелый, как ртуть, дождь. Я был противником всяких опрометчивых действий. В селе тихо, даже сонная собака не звякнет цепью, не хлопнет калитка, не порхнет ракета, но... Все может быть. Береженого бог бережет. Только убедившись, что из Камышанки немцы убежали, взяли направление к Любимовке.