Впотьмах
Шрифт:
— Ну, не стоит меня обвинять в столь злонамеренных деяниях, тем более что тот парнишка и сам был рад напиться до полусмерти, или хотя бы в зюзю. Кстати, от обиды на храмовников он рассказал многое из того, о чем в любое другое время не за что бы ни проговорился. Так вот: предполагаю, что наша парочка находится в Храме Величия, вернее, на втором или третьем этаже этого здания.
— Но откуда…
— Чтоб ты знала — это едва ли не самое охраняемое место храма.
— Не аргумент. Там, где находятся храмовые деньги, охраны должно быть не меньше.
— Все так, но на третьем этаже находятся лаборатории, или же нечто похожее на них. Именно туда крестьяне относят травы и корни — храмовникам лень самим тащить их наверх. Более того: частенько храмовники используют крестьян как подсобных рабочих — уж раз вы тут, то это унесите, то принесите, а этакое вообще доставьте вон туда!.. Правда, внутрь третьего этажа крестьян обычно не пускают, они оставляют свою ношу у дверей.
— Обычно… Значит…
— Верно: случается, что крестьянам велят оттащить свои корзины во внутренние помещения этого самого третьего этажа, и они кое-что видели своими глазами, хотя ничего не поняли из увиденного. Судя по описанию, там находится нечто вроде алхимических лабораторий.
— Надо же… — покачала я головой. — Впрочем, и в нашей земной истории некоторые алхимики двигали науку вперед. Однако все равно не понимаю, отчего ты решил, что именно там находится Лидия со своим кавалером.
— Это элементарная логика. Да и негде им больше находиться: из всех церковных строений Тарсуна Храм Величия считается главным.
— Значит, эта самая логика у меня полностью отсутствует… А еще мне непонятно другое: тебе удалось довольно долгое время находиться в Храме Величия, и на тебя почему-то никто не обратил внимания!
— В этом тоже нет ничего странного, обычная психология… — отмахнулся Эж. — Был такой писатель — Честертон, так вот он в одной из своих повестей писал о том, что никто не обращает внимания на людей, одетых в э-э… спецодежду — таксистов, почтальонов, садовников… Обычно мимо них человеческий взгляд проскальзывает, не задерживаясь, и в памяти людей мало что остается. Так что, перенеся это утверждение на наши реалии, утверждения господина Честертона полностью подтвердились: никому из храмовников не было дела до кухонных работников, или же тех, кто с метлой наводит порядок на дворе — никто не ждет угрозы от обслуживающего персонала, особенно столь незначимого. К тому же здешние храмовники пользуются непререкаемым влиянием, и вряд ли допускают мысль о том, что у кого-то хватит наглости сунуться в их владения. В любом случае, завтра надо пробраться в храм… Проблема в том, что я-то туда каким-то образом прокрадусь, а вот с тобой все куда сложнее — женщин на территорию самого храма стараются не пускать. Дело в том, что храм считается чисто мужским, так что если ты только зайдешь в ворота, тебя сразу же выставят, причем со скандалом. А без тебя, мне, боюсь, не обойтись: если Лидия находится в Храме Величия, то, надеюсь, ты сумеешь найти с ней общий язык. Увы, но психология дам в интересном положении — это дело непростое: Лидия может с радостью пойти со мной, а может и истерику устроить, или в обморок упасть — ее поведение будет непредсказуемо. Только вот как бы тебе попасть в тот храм, причем сделать это надо незаметно… Ладно, говори, что ты видела в храме…
— Ничего необычного не заметила.
— Это мне решать, а ты поведай, что узрела своими глазами.
Возразить было нечего, и я коротко рассказала Эжу все, что успела заметить, пока ждала его в Храме Величия. В зале всегда находится хотя бы пара охранников, которые исподволь следят за порядком и охраняют двери, которые ведут внутрь храма. Из обрывков разговоров, долетевших до меня, стало понятно, что те паломники, которые намерены провести ночь внутри храма, на это время полностью изолируются от внешнего мира — в зале запираются все двери и окна, да еще и возле каждой из дверей постоянно дежурит охранник. Парни там крепкие, да и в случае чего паломники могут придти им на помощь. В общем, этим путем незаметно покинуть храм (или же войти внутрь) не получится.
Однако куда больше меня заинтересовал разговор двух женщин, сидящих позади меня. Одна из них негромко говорила своей соседке, что не может заплатить храмовникам за свое лечение — уж очень много они просят, целых пять крепи! Мол, и упрашивала я их, и умоляла, но у тех ответ один — молись, и Боги тебе помогут! Зато ее знакомая привезла в Тарсун немало серебра, принесла его в этот храм — и сейчас забыла, что такое постоянная боль в сердце, от которой иногда вздохнуть не можешь! Сейчас эта женщина здорова и счастлива, подумывает о замужестве, да еще жалеет, что не приехала сюда раньше…
— Я смотрела на ту дверь, которая ведет внутрь храма. Возле нее стоит церковник, крепкий парень, и именно к нему обращаются те, кто желает получить гм… настоящее исцеление. При мне к нему подходило человек пять-шесть, но зайти за эту дверь позволили только одному мужчине — как видно, у него при себе имелась требуемая сумма. Правда, его возвращения назад я так и не дождалась…
— Ничего нового я от тебя не услышал… — сделал вывод Эж. — Я пока что никак не могу определиться, что мы можем поделать, а времени на раскачку у нас нет. Придется действовать наугад и нахрапом — иначе никак. Конечно, если я ошибся в своих предположениях, то мы крепко влипнем… Ладно, обо всем переговорим завтра — мне надо еще раз все хорошо обдумать.
Я ни о чем не стала расспрашивать своего спутника — утром и так расскажет, что пришло ему в голову. Только вот меня очень беспокоила смерть храмовника. Я и без пояснений Эжа понимаю, что церковники вряд ли спишут все на случайность, и наверняка будут искать виновных, так что не исключено, что может отыскаться случайный свидетель, а это означает только то, что времени у нас почти не остается.
На следующее утро мы вновь пришли в харчевню, где вечером оставили спящего крестьянина. К моменту нашего появления он уже сидел за столом и пил воду из большой кружки, которую держал трясущимися руками. Судя по покрасневшим глазам бедолаги, его голова сейчас должна просто раскалываться от боли. Ничего не поделаешь — похмелье. Встрепанный, с мешками под глазами и помятым лицом, наш новый знакомый являл собой весьма печальное зрелище.
— Паршиво выглядишь… — заметил Эж, усаживаясь рядом с парнем. Я присела напротив, хотя и не собиралась вступать в беседу мужчин без крайней необходимости.
— На душе у меня еще хреновей… — выдохнул тот. — Не знаю, что и делать. Хочется в голос завыть, да только толку-то от этого…
— Ну, ты ж находишься в Тарсуне, а это святое место… — усмехнулся мой спутник. — Значит, можно надеяться на чудеса.
— Надеяться-то можно… — крестьянин опустил голову и вцепился пальцами в свои волосы, торчащие во все стороны. — Только вот украденные деньги мне никто не вернет. Лучше б я умер…
— Это дело ты всегда успеешь сделать, торопиться не стоит… — отмахнулся Эж. — Лучше о своей семье подумай, и о том, как они будут жить, если тебя не станет.
— Да как я домой-то вернусь?! — по лицу парня текли слезы. — Да мы ж теперь все в такую кабалу попали, что век из нее не выберемся! А уж о том, чтоб самому жениться — об этом теперь можно и не мечтать! Видно, на роду мне написано оставаться холостым…
— Сколько, говоришь, твоя семейка задолжала святым отцам?
— Брали десять золотых мет, вернуть нужно было пятнадцать… Знали бы вы, каких трудов нам стоило эти деньги собрать! Руки бы обрубить тому вору, который у меня деньги украл!