Впрочем, неважно. Нерасстанное (сборник)
Шрифт:
Такими речами занимал дедушка слух губернатора очень долго. Сам рассказчик имел за привычку увлекаться своей повестью, живописуя и перемешивая произошедшие с ним события в один сказ.
– А что, дедушка, не расскажешь ли как по якутскому указу до островов, что за Камчаткой лежат, ходил? Больно хорошо сказываешь, – говорил губернатор обыкновенно, как примечал, что гости уже мало занимаются кушаньем, но ещё не готовы приняться за кофе с вареньями и пастилами и ломбер.
– Помнишь ли, кормилец, как говорил я про японское судно, что разбило у берегов камчатских в Калигирской губе, находящейся
С того момента и пошли мы на самые эти Курилы. Жители на первом острову не самые еще курилы. Настоящей курильской народ обитает на втором и прочих, далее лежащих к полудню островах. Но на Камчатке вошло в обычай называть курилами и некоторых из камчадалов, обитающих по южную сторону большой реки, хотя язык их разнствует от прочих камчадалов токмо некоторыми словами и произношением. Посреди жилищ их находящееся озеро называется Курильским, а на острову сего озера камчадальской острог стоит и назван Курильским же.
Кажется, что островные жители после бунту 1706 году хотя не все, но по большей части с матерой земли туда перешли. Успех от бою сей был, что жители реченного острова, потеряв десять человек своих в сражении и видя немалое число раненных, склонились в вечное подданство. Только не взято было с них ясаку, ибо на острову ни соболей, ни лисиц нет, также морских бобров там не промышляют, а живут только с промыслу нерпы или тюленей, и платья носят из кож нерповых и птичьих, из лебяжьих, гусиных и утячьих. Впрочем, казаки приписывали курилам великую храбрость в бою и выхваливали их паче всех народов, живущих от Анадырского острогу и по всей Камчатке.
Три курильские морские карбаса, полученные казаками в добычу у первого острова, способствовали им к переезду на другой остров, к которому они немедленно и отправились.
На другом острову, по объявлению казаков, живут люди, называемые езовитяне, то есть курилы, по японскому называнию Езо. Сии, собравшись в многолюдстве, стали при речке Ясовилке вооружены и к битве готовы; казаки же за малолюдством и за оскудением пороху в бой с ними вступить не осмелились.
– А ты-то, дедушка, разве не казак? Промеж других был, и купно с прочими «не осмелился», – весело воскликнул выкрест-татарин Василий, исполняющий при губернаторе дело сокольничего и недавно жалованный чином дворецкого, с которым познакомился я в первую встречу за городскою стеной.
– То верно начальство рассудило, – невозмутимо продолжал рассказчик, – дело к зиме поворачивало. Старалися искать, не найдётся ли где у берегу безопасного места для судов к отстою, токмо не сыскали. Во время приливу вода там пребывает до семи и до восьми футов. Из зверей других не видали, кроме предъявленных песцов, больше голубых, нежели белых. Но шерсть у них не так мягка, как у сибирских, чему разность корму и воздуха причиною быть может.
– Куда столько льешь! – воскликнул вдруг губернатор к казачку, наполнявшему чашку любезной его Анютушуи, – вот истинно «заставь дурня Богу молиться, так тот и лоб расшибет».
– Так ведь во здравие, – оправдывался казачок, поспешно ставя молочник на место. Добрая половина жирных, подрумяненных сливок перешла из него в чашку Анютушки. Женщина, нянчившая ее, отодвинула чашку и поправила подушечку на высоком детском креслице.
– Много ты понимаешь! Разве ты лекарь? Душа моя, – обратился губернатор к жене, – который раз Анютушка жирного отведает, ту ночь всю животом проскорбит, о чем безмерно печалюсь. Смотри же, чтобы Анютушке, ни сливок, ни масла коровьего, а паче – гусятины в вечеру не подавали. Разве русской курицы, и не много. Да прежде пусть мне поглядеть кушанье представят.
– Смотрю о том, друг мой. А на мои глаза, Анютушке за взрослым столом сидеть не годится. Она и у себя словно мышонок кушанья отведывает, а с людьми совсем развлечется.
– Как меня самого по второму году батюшка за стол саживал, так думал и с нею учинить.
Александра Львовна с живостью возразила, что дитя мужского и женского рода имеют в себе гораздо меньше родства, чем то может показаться, и от девы нельзя ждать тех же понятий, что от ее сверстника. Дочь – не сын.
– Бог даст, и оного дождусь, – заметил губернатор с улыбкой. Жена отвечала ему улыбкой же, губернатор кивнул «дедушке», и рассказ возобновился.
– Предосторожность требовала, чтоб учинить смету, сколько съестного припасу осталось и на коликое время его станет. Потому разделили порции, которые от времени до времени. Хотя ещё человек с тридцать на острову от болезней померло, порции так малы стали, что нельзя бы было никому оными прожить, ежели бы недостаток мясом морских зверей не награждён был. Муки двадцать пудов оставлено для будущего пути, когда щастие послужит приготовить новое судно к возвращению на Камчатку. В сем случае никакого преимущества наблюдаемо не было. Офицеры и рядовые получали по равной порции. Все ели вместе, которые в одной яме жили, понеже от холоду выкопали мы себе ямы. Кажется, что состояние натуральной свободы и равенства тут восстановлено было. Того ради и не можно было вести по регулам команды, ибо по смерти капитана-командора, хотя лейтенант Ваксель оную и принял, однако не имел никакого штрафовать. Опасался он, чтоб за то ему отмщено не было, понеже от злой такой жизни все в великое пришли ожесточение.
Что надлежит до морских зверей, коими наши питались, то сперва употребляемы были к тому выше помянутые бобры, но мясо их, а особливо самцовое весьма жестко и вязко, как кожа, так что едва жевать его можно. Чего ради принуждены были резать оное мелкими кусками, кои не жевав глотали. В бобре одного мяса без костей фунтов с пятьдесят, требушиною и кишками. Сим большей частью больных кормили. Мясо оное является лекарственным от цинготной болезни, утверждают, якобы больные от оного выздоровели. Но сколько же больных, кои также ели мясо, умерло?
Болезнь продолжалась немалое время, и потому выздоровление от ней можно причитать и другим причинам. Били множество бобров и не для употребления их в пищу, но также ради изрядной их шерсти, ибо китайцы на границе при Кяхте каждого бобра по 80 и по 100 рублей покупают.
Конец ознакомительного фрагмента.