Впрочем, неважно. Нерасстанное (сборник)
Шрифт:
Во все время застолья слух наш ласкаем бывал губернаторской музыкой.
Правда, что плененные солдаты французской и шведской наций не были особенно искусными музыкантами. Они однако тщились исполнять сонеты Скарлатти, бывшего капельмейстером собора св. Петра в Риме, посвященные Марии Каземире – польской королеве в изгнании, и те сонеты были вполне узнаваемы. Иногда губернатор прерывал музыку словами: «Довольно с нас слезной иеремиады! Играй «Как во поле, во раздолье, на Буян-горе»!
От одного из этих музыкантов, бывшего прежде стражником и флейтистом при каком-то градоначальнике в отечестве своем, губернатор наслышался о домашних театрах, имевшихся у некоторых заморских господ. Для сей «благородной и полезной забавы» губернатор также пожелал устроить из крепостных людей театр, но как не мог приискать для будущих актеров учителя, то и должен был остаться при одном желании.
После кушанья устраивались игры в «веревочку», «серсо», «горелки», «царя». Большинством гостей «горелки» бесспорно
– Горю, горю.
– А чего горишь?
– Девки ищу.
– Какой?
– Тебя, молодой!
– А любишь?
– Люблю.
– А черевики купишь?
– Куплю.
– А шиты башмаки?
– Куплю.
– А опахало купишь?
– Куплю.
– Прощай, дружочек, не попадайся!
Вопросы о покупках продолжались иногда очень долго. Целью их было усыпить бдительность «горевшего», ибо после «прощай, дружочек» вопрошавший срывался с места и старался не дать себя настигнуть. Здесь нередко происходило множество хитростей, направленных к тому, чтобы преследовать желанный предмет. Для того иногда одна и та же «девка» делала чудеса карьера через клумбы и пригорки, или напротив – спотыкалась, при самом начале игры. В продолжение ее разница чинов, лет, все условности общества были забываемы. Грозный окрик бригадира: «Стой, ваше пригожество», нисколько не бывал исполняем сиротою Лушей, девочкой лет четырнадцати, взятой в дом из милости и пользовавшейся особенным расположением Александры Львовны, призыв к начальнику одного из младших офицеров: «не беги меня, душа моя», сопровождался ловко ставленой подножкой. Едва командир успевал подняться, как бывал схвачен с торжествующим возгласом: «Досель Макар гряды копал, а отсель Макар в воеводы попал».
Игра в «царя» носила более суровый характер. Судьба быть жертвой ее и меня не миновала. «Царь» жаловал свою челядь: тот был «заяц», другой – «репейник», этот – «тетерев» и тому подобное. Тот кому «царь» кидал мяч старался попасть им по кому-нибудь из разбегавшихся «придворных». Если то ему удавалось он усаживался подле «царя», если же нет – получал «вину». Принесший три «вины» из игры выходил. Она продолжалась до тех пор, пока при «царе» не оставался один удачливый игрок – «хаварит». Он наказывал остальную челядь, обыкновенно ударами мячом по спине, а иногда, заставляя выполнять какие-либо необыкновенные действия, как при игре в фанты. В тот раз, как я играл в «царя», «хаварит» наказание избрал суровое – мяч заменил палкою, ибо среди «челяди» не было знатных персон, но только дворовые, младшие чины гарнизона и некоторые незначительные клиенты. Часть их уже выдержала наказание, и требовала его продолжения, часть – воспротивилась. Спор становился все жарче, как повелительный возглас губернатора «Засыпать!» повалил всех наземь. Никто не смел шевельнуться, хозяин, прохаживаясь меж игроков, поглядывал точно ли все «спят». Я не решался отогнать севшее мне на лицо насекомое – муху или пчелу, не знаю, но наконец не выдержал и мотнул головой.
– Пожалуйте, сударь, на экзекуцию!
«Челядь» повскакала на ноги и бросилась исполнять новое приказание. Мигом руки мои и ноги опутали цепи составленные из кушаков и шарфов, я был брошен «на растерзание мотыльков», а специальный страж приставлен «доглядывать чтобы злодей из желез не ушел». Свободу я обрел не раньше окончания игры.
Такие изобретательность и причуды допустимы были лишь между своими, то есть между хозяином, дворчанами его и близкими клиентами. Тут не обходилось без потешных «морских» боев с «неприятельской флотилией», причем оба флота составлялись «флагманским» яликом и двумя-тремя лодками. Потерпевших поражение немилосердно «топили», геройски «погибших» достойно «хоронили», немногих уцелевших «жаловали» и «женили». Тут и молодецкая потеха с «взятием на абордаж», и импровизированные «гиштории», и настоящий театр без сцены и декораций! Наконец хозяин признавался, что «притомился», укладывался в лодку, бережно качался в ней заботливыми руками под печальные колыбельные напевы несколько минут, вскакивал вдруг на ноги с возгласом «Долго почивать – фортуну заспать», едва не опрокинув лодку, ловким прыжком снова стоял на берегу.
Званый же вечер никогда не обходился без карт. Гости рассаживались за зеленые столы и физиогномии их принимали мыслящее выражение. Играли с большим увлечением до самого ужина. Иногда слышались возгласы, относящиеся до выпавших карт: «Шельма», «Нет уж, сударь, я имел честь покрыть вашу двойку», «Вот это убил», «Ах, опять ты, старая попадья», «Важно». Спор считался одною из приятных условностей игры. Он никогда не переходил в ссору и не покидал рамок приличия. Если же игра шла на деньги, то никакие фамильярные, буде и самые невинные, реплики не допускались. Хозяин или важный гость понтировали в не нарушаемом молчании. Глаза и умы всех целиком погружались в драму, разворачивавшуюся на зеленом столе. Впрочем, губернатор не любил страшного «фараона», в те годы положившего не одну руку на пистолет, и не игрывал на крупное «добро». Банк его обыкновенно составлялся несколькими рублями серебра.
Разъезжались гости незаметно, не утруждая хозяина прощаниями и проводами, а благодарить за угощение являлись через день, другой, причем обыкновенно снова усаживаемы бывали за стол. Приезд же гостей имел свой чин. Лица высокого звания подъезжали прямо к крыльцу, другие – останавливались на дворе, низшие шли пешком от ворот. Губернатор, сообразуясь с чином гостя, встречал его на крыльце, в сенях, или в кабинете. В дом пробирались и такие гости, кои по докладу дворецкого «никак с крыльца взойти не осмелились и через людскую старались». Особо уважаемые лица и те, коим губернатор желал выказать приятельство, встречались у ворот – лакеем, в сенях – дворецким, в кабинет провожала их хозяйка, а губернатор выходил им навстречу, собственноручно распахнув дверь.
К числу таких желанных гостей относился генерал Матюшкин. Обыкновенно он приезжал из имения своего со всем семейством не на один день. Большая колымага и за нею несколько верховых слуг становились на дворе. Стаскивались укрепленные над каретою плоские ящики в коих хранились неизмятыми дамские платья, сундуки – с запяток. Из кареты выносились устроенные в ней погребцы, набитые доверху снедью, призванной подкреплять силы путешествующих. Люди суетились, опорожняя колымагу, осторожно развертывали укутанную фарфоровую пастушку – подарок гостеприимному хозяину, стаканы для чая и рома, молочник, прочие мелочи, до чая относящиеся. Губернатор обнимал гостя на крыльце, благодаря за удовольствие совместно «размыкать скуку астраханской пеклы». Надо сказать, сей Матюшкин выказывал губернатору «истинное приятельство», помогая ему доставлять некоторые излишества, им ценимые. Заметим, что губернатор большой был любитель опрятности и требовал, чтобы комнаты его сверкали чистотою, что, конечно, доставляло людям его немало забот. От всех челядинцев требовалось три раза в неделю посещать баню, всякий день менять платье, чистить зубы меловым порошком и можжевеловыми зубочистками. Что до самого губернаторского семейства, то для него из Москвы, при участии Матюшкина, заказывались порошки и мыла итальянского дома «Марвис». Особливым желанием губернатора было «завесть чугунную ванну». Специальные комнаты с такими ваннами, украшенными фарфором, были в то время знатными людьми употребляемы. Но такая вещь, по уверению Матюшкина, наведавшегося о ваннах в Казани, стоила очень дорого, и приобретение ее было отложено губернатором на неопределенный срок.
До дур, карликов и шутов, губернатор, вопреки моде своего времени, был не охотник, тешась вместо того сказаниями русской старины, былинами и чудесами, поведанными каким-нибудь забредшим в город паломником. Наибольшим расположением губернатора пользовался инвалид, употребляющий за недостатком ноги костыль, из милости принятый на службу в портовую канцелярию. Впрочем, по неграмотности он не исполнял иных работ, как очинка перьев да доставка из ближайшего трактира обеда господам канцеляристам. Кроме того, он регулярно был угощаем и одариваем самим губернатором, любовно прозвавшим его «дедушкой».
«Дедушка» ходил из Охотска на Камчатку и Курильские острова, исполняя наказ сибирского губернатора, Гагарина Матвея Петровича, среди людей «Большого Камчатского наряда», приводил в русское подданство население островов Охотского моря и иные «ясычные народы» от Колымы до Амура, плавал с первопроходцами Невицыным и Соколовым, пособлял геодезисту Гвоздеву, в отряде, состоявшем из четырех дворян, двоих боярских детей, нескольких чертежников, мореходов из Архангельска и двух десятков служилых людей принимал бой с войнами «шалацкого роду». Сколько мог понять я со слов «дедушки», то были жители чукотского полуострова, а может и японцы. Они «имели бой лучный, а смирить их не можно, ибо кого и возьмешь в полон, себя сам мертвит. А без бою опять обойтись было не можно, понеже те шалацкие люди, оберегали проходы и по воде и по суху, и не дозволяли проведывать никому точно ли то остров, а не землица. А как, господину капитану Абадышеву особливо за переливом землицы искать наказано накрепко было из Санкт-Петербургу, он и домогался того перелива дойтить. Там и сложил буйну голову. А и непочто – на землице той и лесу пригодного к строению нимало не нашли. Мнилось капитану, упокой Бог душу его, великие верфи строить, каковые вы, государь мой, учредили в Астрахани для Персидского походу, и от каких ныне не токмо городу, но и всему наместничеству великая идет слава и польза по купечеству. Только в той землице, куда мы пришли, сосна и березняк совсем оказались к корабельному делу негожи. А что до народа, то полоняники они не из важных – таковы господа, что никуды не годны, ходят в уточном платье (из кожи птиц сделанном), а вместо дров топят костьми и жиром, что зело гнусно. Так и что из пустого затевать? Вот кабы в той землице руду отыскать, так и 300 служилых людей и офицеров отрядить пристойно, а к ним и из ученых господ прибавить инженеров и геодезистов, чтобы учредить единую «генеральную карту». Не то много несуразного происходило оттого, что несколько было у нас карт, и они меж собою разнелись. Карта дворянина Львова, да «Якутская карта», да того капитана, что на «Селафаиле» командовал, да господина Козыревского карта – у меня и пальцев не достанет все карты, по которым мы ходили, поминать».