Врач-армянин
Шрифт:
Я молчала.
— Ну, Наджие! Скажи что-нибудь. Согласна?
— Да, — коротко бросила я.
И вдруг быстро обняла Сабире.
86
Снова одна. И что делаю? Ну разумеется, думаю.
Интересно, что было бы, если бы я все-таки полюбила Ибрагим-бея? Наверное, если бы я уже тогда была настоящей женщиной, я бы заметила, что Ибрагим-бей готов полюбить меня; я бы повела сложную игру, обвела бы Сабире вокруг пальца, влюбила бы в себя Ибрагим-бея и, может быть, даже развела бы его с женой и женила бы на мне. И это не были бы перепетии любви,
Думаю еще о браке. Не о конкретном браке, моем или Сабире, а вообще о браке. Думаю, мужчина, решившийся вступить в законный брак, это, как правило, человек без каких-то возвышенных идеалов. Ему хочется построить какой-то свой маленький мирок и хозяйничать там уверенно. Вот Джемиль такой. Отсюда, впрочем, не следует, что все старые холостяки — люди с идеалами!
87
Приехали на побережье, в домик Сабире. В ее экипаже. Через четыре дня тот же экипаж заедет за мной. Вдруг мне пришло в голову — кучер Сабире. Слуги — это вообще-то проблема. Но Сабире мне говорит, что ничего не надо бояться, она хорошо платит своим слугам. Я спросила Мишеля, каким образом он уедет. Он ответил, что за ним заедет его знакомый, и тоже сказал, чтобы я не беспокоилась.
Ветрено. Волны темно-синие, чуть свинцовые даже, пенятся белой пеной. Безлюдно. Низко над головой нависает небо, набухшее дождем.
Кучер Сабире внес в дом два моих чемодана и уехал. У меня ключ. Сначала я даже немного испугалась — а вдруг Мишель не приехал, но в доме тепло, печь затоплена, чисто. Здесь всего три небольшие комнаты, обстановка более чем скромная. Дешевый ковер, тахта, узорные решетки на окнах. Из кухни вкусно пахнет пилавом.
Конечно же, он приехал и ждет меня. Мне не хочется сидеть в комнате. Я снова надеваю теплую накидку, шляпку, захватываю на всякий случай сложенный зонтик и выхожу за калитку.
Ждать пришлось недолго. Вскоре я увидела его. В темном пальто, голова непокрыта — каштановые волосы на ветру. Все прежние мысли превратились в ничто. Хотелось только припасть к его груди, ерошить пушистые волосы… И я могла думать о каком-то Ибрагим-бее, о совершенно чужом мне человеке? Смешно и странно.
Мишель увидел меня и, как мальчишка, побежал мне навстречу. Я тоже побежала, размахивая сложенным зонтом. Наверное, я выглядела комично, но все равно смеяться было некому. Никто не видел нас.
Я обхватила его за шею озябшими руками, мой зонтик оказался у него на плече.
— Как шпага… Как будто бы ты посвящаешь меня в рыцари… — Он целовал мое лицо, держал его в ладонях. Его морские глаза сияли.
Посыпал мелкий дождь. Мы быстро шли к дому, обнявшись крепко. Зонтик я так и не раскрыла.
Мы вошли в крохотную прихожую. Я сбросила ему на руки накидку, шляпку; он взял мой мокрый зонтик. Я забыла надеть перчатки.
Он стоял в своем темном пальто, держал в руках мою накидку, шляпку, зонтик.
— Я во всем виноват, — он наклонил голову. — Во всех смертных и бессмертных грехах. Будешь казнить?
— Конечно! — я рассмеялась. — Отрублю голову ятаганом! Скажи мне только одно: в тот день ты просил Сабире приехать ко мне?
— Да.
— В тот день у тебя с ней что-нибудь было?
— Нет.
— Поклянись, что у тебя с ней никогда ничего не будет!
— Клянусь.
Мы уже говорили серьезно. Но после того как он поклялся, на меня напала какая-то ребячески озорная веселость. За едой мы шутили, дурачились. Он и вправду приготовил превосходный пилав и заварил чудесный крепкий чай.
— Ты ребенок, маленькая девочка, — говорит он и смотрит на меня так нежно и грустно.
Мне приятно это слышать. Боюсь только, что поощренная таким образом, и вправду начну вести себя, как маленький ребенок.
Мы поговорили обо всех этих делах с морфием.
— Я буду откровенна с тобой. Мне это не очень нравится. Зачем это? Тебе не хватает денег?
— Дело не во мне. Эти деньги идут на то, чтобы помочь другим людям. Когда-нибудь я расскажу тебе подробно. Но поверь, я не делаю ничего дурного.
— Но разве это хорошо, снабжать людей наркотическим средством, обрекать их на мучительную зависимость от иглы и шприца?
— Я никого не приохотил к морфию. Я только доставляю морфий тем, кто уже не может обойтись без него. Если бы не я, это делал бы кто-нибудь другой.
— Но среди этих людей есть и военные. Как они будут исполнять свой долг в действующей армии?
— Ах, Наджие, быть с тобой — это пытка. Но я не могу жить без этой пытки! Ну чего ты хочешь сейчас? Я мог бы тебе солгать, что я все это брошу. Но я не хочу обманывать тебя. Я связан с другими людьми, я не могу это бросить так сразу.
— Ну, не сразу. Постепенно.
Наверное, это прозвучало смешно. Но он посмотрел на меня грустно и сказал серьезно:
— Я постараюсь.
Дальше расспрашивать я не стала. Меня удовлетворило это «Я постараюсь». Я не была так наивна; я понимала, что одно дело — сказать, и совсем другое — на что-то решиться. Но ведь сейчас он был со мной предельно честен, это меня расстрогало.
В ту ночь я скрестила ноги у него на шее, мне казалось, что он весь во мне.
Эти дни прошли чудесно. Мы бродили по берегу моря, кидали в воду камешки. Песок был темный и влажный. Я думала, что летом здесь снова станет тепло, хорошо. Наверное, мы приедем сюда летом. Здесь ведь и летом мало кто бывает, это ведь не что-то такое модное и красивое, вроде Принцевых островов.
Что еще запомнила? Мишель действительно хорошо готовит. Я спросила, где он этому научился. Он ответил, что это отец выучил его. Я спросила, часто ли он видится с отцом. Мишель ответил, что бывает по-всякому. Случалось он не видел отца годами.
В другой раз я вошла в комнату, где мы спали. Он уже лег. Лежал на одеяле. Он поднялся мне навстречу. Было уже темновато, сумеречно. Белое белье обтягивало его фигуру. Что-то странно посверкивало на лице. Я пригляделась. Это были очки в тонкой позолоченной оправе.