Врач от бога
Шрифт:
– Автоавария, – сказал он, провожая девушку взглядом. – Больно было на нее смотреть, а сейчас…
– Сейчас она просто красавица! – воскликнула я.
– Да уж, когда последние бинты снимут – хоть на обложку модного журнала! – согласился Лицкявичус. Во время общения с пациенткой его глаза внезапно потеплели, и я задумалась о том, что, наверное, совсем не знаю этого человека и составила о нем негативное мнение слишком поспешно.
– А можно мне с вами? – спросила я.
Лицкявичус явно не ожидал такой просьбы с моей стороны.
– В смысле? –
– Ну, дело все-таки неприятное – возможно, возникнут затруднения…
– А за вашей широкой спиной я буду чувствовать себя в большей безопасности? – Его светлые брови насмешливо изогнулись.
– В безопасности не в безопасности, а вместе все же сподручней!
Лицкявичус потер подбородок в задумчивости.
– Ладно, – сказал он в конце концов. – Едем!
По дороге я доложила Лицкявичусу о своих безуспешных попытках связаться с журналистом Афанасьевым.
– Мой… друг считает, что мне следует поговорить с девушкой Сергея, – добавила я в заключение.
– Ваш друг – тоже врач?
– Да, – кивнула я, чувствуя, что краснею: впервые я разговаривала об Олеге с малознакомым человеком, позиционируя его определенным образом. – Он заведует отделением.
– Может, мы знакомы? Как его имя?
– Шилов.
– Шилов, Шилов… Я знал одного Шилова, но в Москве. Валентина Анатольевича, нейрохирурга.
– Думаю, это его отец! – воскликнула я. – Отчество Олега – Валентинович, и он, кажется, работал в ЦКБ в Москве.
Лицкявичус с интересом взглянул на меня.
– Как тесен мир! – проговорил он и снова вперил взгляд в дорогу. Больше он не сказал ни слова, а я почувствовала разочарование, так как не поняла, что именно он имел в виду. Мне хотелось узнать больше, но спрашивать казалось неудобно, и я тоже замолчала, глядя в окно. То, что происходило за ним, мне совсем не нравилось. Утром, перед выходом на работу, я послушала прогноз погоды. Обещали дожди с грозами, но весь день ярко светило солнце, и как-то не верилось, что предсказание синоптиков оправдается. Однако сейчас я видела, как небо постепенно затягивается тяжелыми, разбухшими тучами и уже темнеет, несмотря на белые ночи. Скорее всего, гроза все же будет, а я, признаться, панически боюсь езды на автомобиле по мокрой и скользкой дороге!
На этот раз Заборский встретил нас уже не так любезно, как в прошлый. Лицкявичус без лишних экивоков сунул ему под нос бумагу с печатью, которую генеральный директор «Фармации» изучал довольно долго, словно выискивая возможность отказать в обыске.
– Вы хотите закрыть завод?! – словно не веря в такую вселенскую несправедливость, спросил Заборский.
– Только опечатать линию «Виталайфа», – спокойно ответил Лицкявичус.
– И… как надолго?
– До особого распоряжения.
– Да вы хотя бы представляете, какие убытки мы понесем?! – взорвался генеральный. Его лицо покраснело, и я, честно говоря, заволновалась, не случится ли с ним удар – вот тогда уж у нас точно начнутся неприятности! – Один день
– В морге, – резко перебил его Лицкявичус, – лежат семь тел, а один человек в данный момент борется за жизнь в одной из городских больниц. Все они отравились синильной кислотой, которая предположительно содержится в «Виталайфе». Если мы выясним, что линия ни при чем, производство возобновится в самое ближайшее время, но я не собираюсь с вами спорить и доказывать, что человеческая жизнь важнее, чем ваша чертова прибыль!
Даже я лучше бы не сказала! Заборский притих и приказал охраннику проводить нас в цех и «оказать содействие».
– Послушайте, – обратился он ко мне, задержав за рукав блузки, – вы можете пообещать, что постараетесь все выяснить быстрее?
– Мы сделаем все возможное, – холодно ответила я.
– А это не попадет в газеты? – сильно потея и вытирая испарину белоснежным носовым платком, продолжал генеральный. – Вы можете обещать хотя бы это?
– Я только могу дать вам слово, что от нас никто ничего не узнает до тех пор, пока все не выяснится. Но я, конечно же, не могу ручаться за то, что журналисты вроде Афанасьева не пронюхают о происходящем.
Закончив с опечатыванием, мы с Лицкявичусом покинули «Фармацию» под пристальные взгляды охраны и работников закрытого цеха.
– Завтра нам всем будет очень плохо! – сквозь зубы пробормотал глава ОМР. – Постарайтесь не отвечать по домашнему телефону и тщательно проверяйте звонки на своем мобильном: мы не успеем выработать стратегию поведения с вице-губернатором, а я не хочу, чтобы у каждого из членов ОМР была собственная версия событий!
Покидая завод, я подняла глаза к небу. На самом деле этого даже не требовалось, так как вокруг сгустилась такая темнота, что никаких сомнений в том, что через пару минут ливанет, не оставалось. Где-то вдалеке уже раздавались глухие раскаты грома.
«Фармация» располагалась в стороне от основной трассы, и до шоссе было километров пятнадцать. Дорога представляла собой насыпь, обе стороны которой спускались в неглубокий овраг. Когда Лицкявичус повернул ключ зажигания, крупные капли дождя уже начали падать на гравий.
Лицкявичус ехал быстро: я заметила, что стрелка спидометра дрожала у отметки 110.
– Вас «прикроют» в Москве? – спросила я, чтобы не думать о мокрой дороге. – От Кропоткиной?
– Надеюсь, – пожал плечами Лицкявичус. – Иначе нам всем не поздоровится!
– Она наверняка придет в бешенство, когда узнает! – вздохнула я. – Но у нас больше ничего нет, кроме «Фармации»…
– Я уверен, что «Фармация» не имеет к отравлениям никакого отношения – и теперь больше, чем когда-либо, – прервал он меня, не дав договорить.
Я уставилась на Лицкявичуса широко открытыми глазами.
– Но… мы же опечатали линию?!
– Чтобы нас не обвинили в ничегонеделании – и только.
– Но если отравления прекратятся, – продолжала я, все еще ничего не понимая, – это будет означать вину «Фармации», верно?