Враг мой (Авторский сборник)

Лонгиер Барри Брукс

— Меня зовут Шизумаат.

— Что ж, Шизумаат, должен тебе признаться, что я почти не надеюсь, что ты продвинешься от стены Мадаха к центру храма.

Шизумаат кивнул и обратил взор сквозь лес колонн на могилу Ухе.

— Думаю, тебе еще пригодится правда, Намндас...

Шли дни; Шизумаат помалкивал, но обязанности свои исполнял безупречно. При этом он всегда проявлял беспокойство и слушал все, что говорилось в храме, словно надеялся все запомнить. К тому времени, когда было набрано

два новых класса, мои подопечные уже размещались у южного края стены Мадах. Эбнех стоял перед учениками и слушал, как они рассказывают об Аакве, Раде, Даулте и Ухе.

Когда все выступили, Эбнех развел руками.

— Мы называем предание об Ухе «Кода Овида»; какова же первая истина?

В первой «Кода» содержится, разумеется, много истин. Задача ученика состоит в том, чтобы извлечь из предания главнейшую истину. Встал первый ученик и изложил общепризнанную истину из истории:

— Закон Ааквы заключается в том, что жрецы Ааквы должны высказывать подлинные пожелания Ааквы.

Довольный Эбнех кивнул.

— Все согласны?

Все ученики кивнули, кроме Шизумаата. Мой бунтарь все смотрел сквозь лес колонн на могилу Ухе. Наконец Эбнех обратился к нему:

— Ты нас слушаешь, Шизумаат?

Шизумаат перевел взгляд на Эбнеха.

— Я слушал.

— Ты согласен с тем, как этот ученик понимает «Кода Овида»?

— Нет. — Шизумаат снова стал смотреть на могилу Ухе.

— Нет? — Эбнех подошел к Шизумаату. — Нет? Встань! — Шизумаат встал и посмотрел на Эбнеха. — А какую истину видишь в «Кода Овида» ты?

— Я вижу, Эбнех, что между племенем маведах и выживанием стоял закон; вижу, что это был не священный закон, а правило, придуманное самими синдие; вижу, что Ухе понял это и пренебрег законом ради спасения племени. Поэтому истина, которую я из всего этого вывожу, состоит в том, что законы должны служить синдие, а не синдие — законам.

Эбнех долго смотрел на Шизумаата, а потом проговорил:

— В таком случае скажи, Шизумаат, должны ли мы подчиняться желаниям Ааквы, передаваемым его жрецами?

— Если это добрый закон, то им нужно пользоваться; если нет, то его следует отвергнуть, как поступил Ухе с Законом Мира.

Эбнех сузил глаза; соседи Шизумаата отодвинулись от него, чтобы их не задел гнев, который вот-вот обрушится на дитя Кадуаха. Жрец угрожающе спросил:

— Не хочешь ли ты сказать, Шизумаат, что законы Ааквы могут быть ложью?

Я зажмурился. Эбнех принуждал Шизумаата к богохульству. Я пытался предостеречь Шизумаата взглядом, но он не обращал на меня внимания. Я знал, куда клонит Эбнех, Шизумаат был достаточно разумен, чтобы тоже это понять; тем не менее он был слишком упрям, чтобы испугаться боли, которую испытает, принимая от жрецов наказание за богохульство.

— Если законы исходят от жрецов, — молвил Шизумаат, — то это значит, что они порождены смертными, обреченными ошибаться, то есть могут оказаться ложными.

Эбнех

выпрямился.

— А если законы исходят от Ааквы?

— Тогда или Ааква небезупречен, или Ааквы вообще не существует. Вот что я вижу в Предании о Ухе.

В храме повисла зловещая тишина. Я подбежал к Шизумаату и схватил его за руку.

— Думай, Шизумаат! Думай, что говоришь!

Шизумаат вырвал у меня руку.

— Я подумал, Намндас, потому и дал такой ответ.

Эбнех оттолкнул меня от ученика.

— Лучше отойди, Намндас, если не хочешь навсегда застрять у стены Мадаха.

Жрец так разгневался, что мне в лицо полетела его слюна. Я испугался и не смел утереться. Он медленно обернулся к Шизумаату:

— Известно ли тебе, как ты поплатишься за свои слова?

— Да, Эбнех, я знаком с правилами, — ответил ему Шизумаат с улыбкой.

— Зная их, ты все равно издеваешься над ними?

— Не издеваюсь, а ставлю их под сомнение; я сомневаюсь в их происхождении; мне сомнительна их действенность. Знаю, жрецы выпорют меня за мои слова; но вот какой вопрос я вам задаю: докажет ли порка существование Ааквы и истинность его законов?

Жрец издал странный звук, словно его душили, и убежал от стены Мадаха, выкрикивая на бегу злые приказания. Шизумаата ждала кара Бога Дневного Света.

Утром, Когда Прародитель Всего осветил восточные колонны храма, я поднялся по ступеням и обнаружил Шизумаата на коленях среди колонн. Шизумаат прижимался щекой к камням пола. Камни были забрызганы темно-желтой ученической кровью. Глаза Шизумаата были зажмурены, грудь вздымалась. Позади него стояли двое жрецов с розгами. Сбоку стоял Эбнех и повторял:

— Подними голову, Шизумаат. Подними голову!

Шизумаат уперся ладонями в окровавленные камни, оттолкнулся и оказался на корточках; утренний свет Ааквы озарил его серое лицо.

— Поднял.

— Что же ты видишь?

Шизумаат поколебался, прищурился, глубоко вздохнул.

— Я вижу прекрасный утренний свет, который мы именуем Ааквой.

Эбнех наклонился над ним и прошипел в самое ухо:

— Является ли свет богом?

— Не знаю. Что ты подразумеваешь, говоря «бог»?

— Бог! Бог — это Бог! Уж не безумен ли ты?

— Чрезвычайно своевременный вопрос, Эбнех!

Одной рукой Эбнех схватил Шизумаата за плечо, другой указал на Аакву.

— Не есть ли это Прародитель Всего?

Шизумаат опустил плечи и медленно покачал головой.

— Я не знаю.

— А о чем говорит тебе твоя спина, Шизумаат?

— Моя спина говорит мне о многом, Эбнех. Она говорит, что ты недоволен мной; она говорит, что если усердно хлестать по живому мясу, из него брызнет кровь; она говорит, что это больно. — Шизумаат поднял глаза на Эбнеха. — Но она не говорит мне, что Ааква — бог; она не говорит мне, что законы жрецов — священная истина.